Лето – затем, чтоб сидеть на ступеньках у двери.
В эту последнюю перед школой неделю ты видишь,
Как Гарлем открывается сентябрю.
Любуюсь районом, который всегда называла домом.
Смотрю на старых церковных кумушек,
Их шлепанцы по асфальту «шлеп-шлеп»,
А слова изо рта – как состав испанского поезда:
«Он сказал – сказала она» – и все.
Подглядываю: папотэ
[1] в самом конце квартала
Развлекает детишек –
Жмет на рычаг пожарного гидранта.
Клаксоны цыганских таксистов-мигрантов
И звонкой тирадой в Литтл-парке звучит баскетбол.
Но только не над отцом,
Как они поспешно,
Каждый круг завершая,
Что есть сил кричат: «Концевая!
[4]», –
И хлопают по столу
С самым серьезным на свете лицом.
Фыркаю, глядя на наркодилеров,
Даже они расцветают к лету;
Их угрюмые недобрые взгляды смягчаются,
И они в вожделении
Пялятся на девчонок в мини.
«Эй, Сиомара, тебе бы начать носить что-то такое!»
«Черт, да тебя захомутают еще до начала занятий».
«Знаем мы этих скромняшек».
Но я пропускаю мимо ушей насмешки,
Наслаждаюсь последними секундами свободы
И жду, пока длинные тени не скажут мне,
Что мама скоро вернется с работы.
Только тогда я встаю со ступенек.
Я выше отца, и мами всегда говорила:
«Для столь юной леди многовато тела».
Грудь четвертого размера, необъятные бедра.
И те, кто звал меня китом в средней школе,
Теперь выпрашивают фотку в стрингах.
Другие девчонки думают, это тщеславие:
«Вот идет эта шлюха, вертит задницей».
Когда твое тело мощнее твоих возражений,
От слухов не спрятаться. Мне не спрятаться.
Вот поэтому сплетникам отвечаю не я, а мои кулаки.
А я лишь, всему вопреки,
Пожимаю плечами.
Мы делаем свою кожу такой же толстой, как мы сами.
Больше всего мами любит начинать разговоры
(И я заранее знаю, что неправа)
С фразы: «Смотри, девочка…»
На этот раз она начинает:
«Смотри, девочка, Марина через дорогу
Говорит, что ты опять болталась без дела
И болтала со всякими торгашами».
Как обычно, приходится прикусить язык,
Потому что не я – это они говорили со мной.
Но маме, конечно же, все равно.
Она хочет, чтобы я вообще не общалась с парнями,
И неважно, какой парень, не в этом дело.
Будто я висящая на веревке футболка,
Которая только и ждет, чтобы ее надели.
Или мами возьмет и схватит меня за шею.
«Ты слышала?»
Но уйдет, не дождавшись ответа.
Иногда мне хочется ей сказать,
Что меня одну, кажется, не слышат на этом свете.
У меня в семье у одной не библейское имя.
Черт, «Сиомара» – даже не доминиканское.
Я знаю, потому что погуглила.
Оно означает «та, что готова к войне».
И, надо сказать, это правда,
Я пришла в этот мир в стойке бойца.
Меня вырезали из мами сразу после рождения
Хавьера, моего близнеца.
Вот и мое имя стоном мучения вырывается у людей без конца,