– Ты всё равно выйдешь за меня замуж, – практически прорычал Эриас, подцепляя жесткими пальцами мой подбородок и заставляя смотреть на него.
В сиреневых глазах полыхало аметистовое пламя, лицо побелело от гнева. И даже сейчас, когда внутри всё сжималось то ли от страха, то ли от желания, я понимала, что он самый прекрасный мужчина на свете.
Но сказала совершенно спокойно, пусть даже и рискуя быть за это наказанной.
– Вот только не надо мне угрожать, – еле слышно сказала я, не смея отвести от него взгляда.
Эриас недобро прищурился, рванул меня к себе и впился в губы, лишая возможности сопротивляться.
По телу пробежала жаркая волна, сердце застучало как сумасшедшее, желание вспыхнуло белым сладким пламенем.
– Всё равно будешь моя, – выдохнул он, опаляя мои губы огненным дыханием, – моя…
После этого оттолкнул, осмотрел с ног до головы и прошипел:
– Собирайся, Ромеда. Через два айта мы полетим в храм.
С этими словами он покинул мою комнату и даже не оглянулся. Подрагивающие колени подогнулись, и я медленно опустилась на густой пестрый ковёр, которым был застлан пол. Маленький чиноку выбрался из-под кровати и тихонько подполз ко мне. Ткнулся в руку золотистым носом, взмахнул радужными крылышками и вопросительно курлыкнул.
– Я не знаю, что мне делать, Чи, – прошептала я, чувствуя, как к глазам подступают слёзы, – не знаю… Ведь я никак не могу стать его женой, иначе проклятие тогда ничто не удержит…
***
7 дней назад, месяц Моря
– Мне горько тебе это говорить, дочь моя, но ты знаешь, что иного выхода нет, – сказал отец, стараясь не смотреть на меня.
Ветер нес с моря запах соли и прохладу. Пробирался под шелковую тунику, заставляя ежится от холода. Играл с моими белокурыми волосами так, что постоянно приходилось их убирать с лица. Золотой венок я потеряла на берегу, когда купалась. И теперь локоны в буйном беспорядке струились по спине.
– Я знаю, – еле слышно ответила я.
В один миг белизна колонн, поддерживавших покатую крышу нашей беседки, вдруг показалась мертвой и ледяной, словно снег на вершинах Проклятых гор. Кефей, царь Эфоса, не мог поступить иначе. Оракул нашего дома всегда говорит истину. И нет смысла что-либо говорить.
Моя мать, царица Кассио, знала, что не стоит ставить себя выше богов. Боги коварны и злопамятны. Они благостно принимают жертвы, но в то же время слышат каждое слово, произнесённое смертным. Вот и наказан теперь весь Эфос злобным чудовищем, выходящим из морских волн за то, что царица посмела сказать, что красивее она всех богинь. Ох и смеялись тогда на пиру над её словами, говорили, что бесстрашна и дерзка прекрасная Кассио, только вмиг смолк смех, когда вдруг сами собой распахнулись бронзовые двери в царский зал. Раздался смех, низкий и нечеловеческий, задрожали кубки и блюда на столе. Сразу смолкли все гости, переглянулись отец и мать, а я невольно сжалась, чувствуя, что ничего хорошего не будет.
– Раз ты самая красивая, Кассио, – прогремел голос бога моря, – то, наверно, и умом не обделена. Так же, как и боги, верно, Кассио?
Мать побелела как полотно. Отец только нахмурился, но пошевелиться не посмел. Никто не смеет, когда говорит бог.
– С этого дня Эфос отдаю я подводному чудовищу и волю даю делать всё, что вздумается. Очаруй же его, о Кассио, своей красотой. Убеди тебя слушаться.