Старик сидел в своем любимом массивном резном, красного дерева, кресле и задумчиво жевал кончик черной шариковой ручки. Света настольной лампы хватало с трудом, чтобы разогнать полумрак кабинета у самого стола, но этого ему было достаточно. Он склонился над девственно чистым листом, секунду помедлил и начал писать.
«Дети мои. Я был жесток с вами»
Нахмурился, перечитал первую строчку, скомкал бедную страничку и кинул мятый шарик в темный угол, где валялось уже с полсотни его собратьев. Слова никак не хотели ложится на бумагу. Такие простые и обыденные фразы, которые он использовал миллионы раз, которые в голове шли ровными аккуратными рядами и складывались во впечатляющие громады – отхаркивались на бумагу, словно комки шерсти. Это раздражало невероятно. Он взял из лежащей рядом стопки очередной белый лист и положил перед собой. Провел по его поверхности морщинистой желтоватой рукой, убирая невидимые пылинки. Откинулся в кресле и тяжело вздохнул, негодуя сам на себя. На свое неведомо откуда взявшееся косноязычество. Он даже представить себе не мог, что написать обычное письмо будет так трудно. Просто вылить на бумагу все то, что скопилось у него на душе за долгие лета. Казалось, многое из того, что трудно сказать, гораздо легче написать.
Но… Оказалось только казалось.
Идея с письмом пришла ему довольно давно.
Затянувшееся разочарование в собственном существовании переросло в угрызения совести и переоценке всего, что он сделал. Благие помыслы теперь казались исполнены эгоизма, а вынужденная жестокость превратилась в упрямую кровожадность. И от осознания всего этого становилось только хуже.
Преданность в глазах своих детей он воспринимал, как подобострастие, а в их грустных улыбках видел лишь покорную затравленность маленьких зверьков.
Что-же он с ними сделал. Когда? Как так получилось?
Он снова взялся за письмо.
«Дети мои, Я создал вас для любви, но воспитал в страхе. И в этом моя вина»
Да, так уже было не плохо.
«Вы не знали материнской любви, но я не думал, что это так важно. Теперь, я вижу, как ошибался. Я хотел, чтобы вы стали помощниками моими, но превратил вас в свои орудия. Мне горько это осознавать.»
Он перечитал только что написанное и скривился.
Напыщенная дрянь.
Он открыл нижний ящик стола и достал початую бутылку виски, такую старую, что прочитать название на этикетке уже было невозможно. Порылся глубже, извлек из недр того же ящика стакан, дунул в него и плеснул темно янтарной жидкости. Он отхлебнул добрую половину, покатал во рту и проглотил одним большим глотком.