Когда едешь от Владимира в сторону Суздаля, то видишь вокруг весьма однообразную равнину. Ни овражка, ни рощицы… Разве лишь кое-где виднеется хилый кустарник. Давным-давно обжита тут русская земля, обильно политая потом и кровью. Справа, на востоке, не видно, где кончается суздальская равнина, а вот слева, на западе, отчетливо выделяется темно-зеленая полоса лесов. В них-то и спряталась наша деревенька со странным названием Чувашиха. Рядом находятся деревни и села с исконно русскими именами, а наша почему-то окрещена «иностранкой». Сколько помню, не жило в ней ни одного инородца. Население состояло главным образом из четырех семейств и их ветвей: Силантьевы, Фокины, Придорогины и Захаровы. Все говорили по-владимирски на «о». Моя фамилия произносилась «Силонтьев», с ударением на «о». В детстве нас с братом по фамилии прозвали «Сила мать носила».
Мой брат Анатолий родился в холодный ноябрьский день в голодном 1919 году. Появился на свет в деревенской баньке, что стояла в огороде нашего крестьянского подворья. Баня была крохотная, без окошек. Шагнув внутрь, взрослый человек был вынужден пригнуться, дабы не удариться головой о притолоку двери. Топили баню «по-черному»: дым от печки из-за отсутствия трубы уходил через дверь. Стены внутри были покрыты толстым слоем сажи. И часто мы с братом, уже вымытые матерью, ненароком касались стены и получали нахлобучку. Нас снова приходилось обливать водой, а ее таскали ведрами из глубокого колодца. В бане рожали все женщины из рода Силантьевых. Сколько ребятишек появилось в ней на свет, не знаю. Всего же у моего деда Матвея было четырнадцать детей. Две мои тети с семьями жили на южной стороне Чувашихи. Дядя Александр, старший из детей деда, – на северной. На престольные праздники одна тетя приходила с гостинцами из Владимира, другая – с Собинки, ближайшей станции, где работала на текстильной фабрике Саввы Морозова. А многие Силантьевы, как и мой отец, уехали искать счастья в больших городах.
Путешествие из Москвы в деревню всегда было связано с нервотрепкой и приключениями. Мы жили у Даниловской площади, до Курского вокзала добирались на извозчике. Везли в деревню крупы, сахар, одежонку в подарок… Часть продуктов мать отдавала деду Матвею, часть обменивала у соседки на молоко, остальное – нам на пропитание. Выезжали месяца на три, на время школьных каникул. Повозка извозчика едва вмещала все узлы, мешки и чемоданы. Я с братом восседал на узлах, рядом покоилась старинная корзина размером с чехол швейной машинки. В нее мы запихивали непослушного кота, прозванного матушкой весьма «оригинально» – Моська. Рыжий, с белыми поперечными полосами, он смахивал на тигренка и выглядел весьма грозно. Но отличался простодушным характером. В отличие от других котов он не убегал от преследователя, а ложился на спину, поднимал лапки кверху, приготовившись играть. С Моськой приходилось гулять, как с собакой. Пробовали приспособить ему ошейник, но он ухитрялся из него вылезать. Лишь фабричного изготовления корзина с плотной крышкой и замком усмиряла его нрав. Однако не проходило и минуты, как мать кричала нам: «Откройте крышку! Задохнется кот!»