***
На перроне шум-гам,
газировка, пиво, пирожки абрикосовые,
женщина тонкая тащит свой чемодан,
губы пухлые, глаза раскосые,
такая привычная для кого-то,
что не различить черты.
И всё-таки было, было -
снег летит, свет падает на одеяло,
наверное, так только мать на неё смотрела:
никогда до конца не узнавая лица,
а сквозь узкие листья век
различая свет и снег.
***
У Маши из девяностых
юбка жёлтая, в пёстрые васильки,
качели подбрасывают коленки,
дедушка охает: «высоко летаешь»
и поправляет кепку.
Она с каждой минутой от меня всё дальше –
уносится на самолёте времени,
и теперь мне почти неведомо,
откуда я здесь, в высоколобой сталинской кухне,
только через сквозняк из форточки
что-то вспомнится
про полёт
вперёд-назад,
назад-вперёд.
***
Заброшенный магазин «Звёздный»,
медленная пыль дробится в луче.
Мы ходили сюда за жвачками,
курили у чёрного входа с брюнетом-грузчиком,
и гремели ящики,
доставаемые из фуры,
и звенели пивные бутылки, как сердце
впервые в этом июле,
но мы это пережили.
***
Я – эти лица, в которые вглядывалась:
загорелое мамино
над кустом смородины,
бабушка Зоя подставляет густые морщины солнцу,