Читать Дым над Содомом

Еще минуту назад, сидя за столом и перебирая, как четки, слова в уме, Таборов не догадывался, что из этого печального равновесия, приятного болотца мысли, может что-то вытащить. И вот пеплом сомнения осыпало голову человека, вышедшего послушно на предательски скромный стук.

За дверью, в тапочках на босу ногу и спортивках, стоял, одетый ощетиненной улыбкой сосед, за разбитыми очками которого сияло в глазах озорное солнышко безумия. И отражалась лампочка.

Это не было недоумением человека, оторванного от написания крупного по меркам века романа, а просто такое чувство, будто никто не понимает, что происходит. Вот и сосед тоже. Вот еще секунду, минуту, час назад все было прекрасно, и вот зашел сосед, спросил звериным шепотом: «Извините, не смотрели ли вы сегодняшних новостей, что передают?» И все сразу окрасилось цветом непонимания, совсем такого же, какое испытывает ребенок, высунутый из чресл окровавленных матери – из разверзнутой утробы ее. Звериное непонимание забитой до смерти на помойке собаки – детьми, возвращавшимися домой из школы. Время дождей. Звук стекла. Стон неба. Обида зверя. Опаска трубы на городской свалке, готовой скатится с кучи и убить бродягу, ребенка, вошь, но замедлившую движение к смерти, потому что не всегда оно надо.

Он всегда делал так, когда ему было больно или непонятно. Он вставал в позу вольнодумца и начинал месить в мозгу – как миксером – слова, даты, события, идеи – все, что было и не было. Так ему становилось легче.

Обратил внимание на газету, скрученную в рыжем кулаке соседа так, как если бы он собирался бить мух. А может, и бил. И трупы уже налеплены на свинцового вкуса бумагу.

С минуту, а может меньше, скорее всего меньше, куда там минута на то, чтоб подумать – спросить ли соседа. Но зачем его о чем-то спрашивать, когда он и сам понял давно праздность вопроса. И помявшись на пороге, потеребив фенички на запястье, что подарила когда-то она, и в отвлеченность лица вложив все свои силы, – он, Таборов, сделал решительный поворот – прочь от соседа, стоявшего со зрачками, вкрученными в необходимость ответа.

Он еще подумал прежде, чем окончательно закрыть перед соседом дверь, что пожарный шкаф в коридоре сотворен из дерева, а потом он присмотрелся и понял, что шкаф не был никаким деревом, а просто что-то сделанное из подобия дерева (вроде спрессованной стружки), – из его заменителя – из его Бога. Создателя. Щебенка. Луна. Лупа. Нальчик. Паж. Киста. Люлька. Больно. Небо. Больно. Звезды. Плакать. Девушка. Убита. На ночь. В день. С утра. Поздно. Сутки. Падший. На ночь. В прах. Сон. Душ. Клятва. Изгородь. Сомнений дни. Пьяное око следит непрестанно. В руках. Делать. Спиться. Влежку. Плакать. Некто. Больно. Стекло. Спина. Врубель. Солнце. Гавкать. Чмошник. Звери. Люди. Что ты? Как бы. Сделать. Больно. Тише. Разное. Знамя. Чавкнуть. Смертность. В душе. Больно. Слюни. Свежесть. Полночь. Забыли. Забили. Забвения штаны полны весенних гроз и слез обычных в быту умеренном и дружном, как в том глазу, что под очками давно разбитых линз, и нету сына, который был, но он любимый. И самый точный. Один на всех. Один такой единственный.

Иногда он перебирал слова, как четки, в уме, чтобы успокоиться. Иногда слова заканчивались стихами, начинали рифмоваться и превращались в стихотворения. А иногда, и очень даже часто, – в глупость. В глупые стишки, нелепые рифмы, дурацкие смыслы и прочие нездоровые явления человека, зашедшего в тупик среднего возраста, когда понимаешь, что все напрасно и дальше будет все тоже, пока не остановится сердце в бессмысленном беге за бантиком, привязанным к кошкиному хвосту, как та ржавая банка.