Читать След волка и другие рассказы

В сущности это не оконченный роман. Точнее он почти родился, но до настоящего времени как-то не оформился в окончательном виде. Нет начала, хотя намётки на какой-то конец вроде бы и есть. Жизнь покажет, что из того выйдет. Ко всему прочему я больше поэт, чем прозаик, потому мои романы, по примеру Лермонтова, это скорее цикл рассказов, чем романы Толстого. Ко всему прочему для меня душевные копания Пьера Безухова есть такая бредятина недалёкого человека, поскольку жизнь меня приучила к принятию быстрых и разумных решений, иначе бы я давно щёлкнул хвостом или нарезал дуба, что описывать их для меня весьма тоскливое занятие, даже контр продуктивное. Кстати, сей герой плохо кончил. Может быть из-за своей шизы?

Я почти уверен, что почитатели таланта Толстого меня смешают с грязью, но сие их дело. Они же наивно верят, что в Африке живут афроафриканцы, поскольку в США обитают афроамериканцы. Чувствуется, что ЕГЭ они сдали на отлично.

Но вернёмся к нашим баранам, то есть к сей писульке. Жанр я не берусь её установить. Вроде бы это и боевики, и приключенческие рассказы, с вкраплением фантастики, но замешаны они на таком кондовом реализме, что дальше некуда.

Для искателей разного рода прототипов добавлю: их в жизни никогда не было и даже близко, – система таких сжирает не морщась, и ещё, как говорится, не пытайтесь повторить написанное в жизни и проверять мои слова на практике, если жизнь вам дорога хотя бы как память.

Не верьте волку, когда он улыбается, – он просто показывает зубы.

Неясный шорох шагов и удары чем-то железным по мерзлому грунту, послышались впереди на дороге. Что-то высокое и лохматое, похожее на человека, замерло на обочине и, затем, присев и покопавшись, бесшумно и осторожно двинулось на шум. Это не был ни йете, ни снежный человек, ни одичавший бомж. Это был Кюйсун, что в переводе с удэгейского значит чёрт, нечистый. Но это был не нечистый, а человек. То, что он сейчас делал, было интересно и, может быть, неестественно, но было вполне осязаемо и человеческие деянья вполне подходили под эту статью. Он не просто копался на дороге, а одевал на ноги обувь, точнее нечто похожее на носки, только сшитые из лохматой собачьей шкуры шерстью наружу похожие скорее на детские пинетки, которые затягивались сзади на кожаные ремешки. При ходьбе шерсть глушила шаги, и человек их не слышал в десяти метрах. Охотники раньше использовали для этого плетеные чулки из лошадиных волос, но в свое время Кюйсун не нашел лошадиных волос, да и вязать за свою долгую жизнь он так и не научился. Так что ему приходилось пользоваться этим заменителем чулок, сшитым из собачьей шкуры. Данные пинетки были не столь долговечны и не на столько бесшумны, как чулки из волос лошади, но это не сильно его смущало, так как человек, по сравнению со зверем, был слеп и глух, и на пяти метрах не видит и не слышит того, что зверь видит и слышит на ста метрах.

Никто до этого дня здесь, в Чечне, не подозревал о его появлении. На нём была одета кухлянка-одежда северных народов, и потому в кромешной темноте он казался лохматым. Правда, кухлянка была сшита не из оленьих шкур, как обычно шьют их аборигены севера, а из собачьих, что делала её более лохматой, чем оригинальная. Кроме всего прочего, на нём были одеты настоящие унты, но не собачьи, а из оленьего камуса, меховые штаны, из той же собаки, что делало его ещё более похожим в темноте на зверя. Он был вооружен бесшумной снайперской винтовкой с ночным прицелом, кроме того, у него под одеждой был одет ремень с пистолетом и охотничий нож. Пистолет был, конечно, обычный, хотя и очень надежный и множество раз проверенный – обыкновенный армейский ПМ, но нож был отменной ручной работы и им чёрт, живя до командировки в Чечню в Приморье, запросто разделывал без правки кабанов и прочую живность, что попадала ему на мушку. Конечно, нож не был боевым ножом-финкой, но заточка его вполне отвечала целями войны, если добавить, что этот нож он не собирался использовать как боевое оружие, то в хозяйстве, особенно таком немудрящем, которым было его хозяйство, подобный нож был необходим. Кроме этого ножа, у него был ещё небольшой перочинный ножик, которым он открывал банки, но к этому ножу он привык и прошёл с ним не один десяток тысяч километров и был у него вроде талисманом. Просто люди и вещи срастаются и становятся их частью, такой частью был и этот нож. Он был ещё дорог и тем, что его сделал ему брат много лет назад.