Лиза сидела на полу посреди комнаты и разглядывала завитушки на старом ковре. Когда-то давно эти узоры пленяли её воображение наравне с зачитанными до дыр сборниками восточных сказок, а пятнадцатилетней Лизе не могли уже поведать ни-че-го. Она перевела взгляд на книжную полку, откуда на неё смотрели благостный Есенин и суровая четырёхлетняя Лиза.
Солнце нагревало крышу, и становилось душно, свежему ветру недоставало сил пробиться через натянутую на окно марлю.
Там, за окном, надрывались кузнечики. А на первом этаже прабабка Нина гремела посудой. «Когда же она, наконец, пойдёт в огород?» Минутная стрелка на старых часах в очередной раз дёрнулась, будто из последних сил, подрожала и остановилась, чтобы отдохнуть перед новым рывком. Часы показывали почти двенадцать, а, значит, бабушка уже вернулась из огорода и занялась обедом.
Увы, завтрак в одиночестве, как вчера, Лизе не светил. Она злилась. Но добравшиеся с кухни ароматы заставили её подняться, и Лиза поплелась по скрипучей лестнице вниз.
– Доброе утро! – буркнула она бабушке по дороге к умывальнику.
– Твоя каша в подушках, – подсказала та, когда Лиза вернулась.
– Не хочу кашу, – ответила Лиза и стала искать половник.
– Как спалось-то? – робко спросила бабушка, видя, что Лиза не в лучшем расположении духа.
– Нормально.
– А мне опять этот кошмар снился, – пожаловалась бабушка.
«Только не это», – успела подумать Лиза.
– Будто я сухарь с сахаром жую, – продолжила бабушка. – Опомнилась и давай его из зубов выковыривать. И не могу понять, проглотила кусочек или смогу выплюнуть.
Лиза, отвернувшись, скривилась в отвращении.
– Ну, проглотишь – и что? – спросила она с раздражением.
– Да врач-то запретил. Ну, извини, извини, рассказывала уже, да?
– Три раза, – подтвердила Лиза.
– Дырявая голова стала. Бестолковая.
Лиза нашла половник и запустила его в кастрюлю.
– А как же каша? – забеспокоилась бабушка.
– Каша в пролёте.
– Да ты погоди, капусту же только закинула, не уварилася.
«Вот и хорошо, – подумала Лиза. – Есть шанс поесть, пока бабушка ещё готовит».
И она молча налила себе большую тарелку наваристого борща.
– Горячо сыро не бывает? – посмеялась бабушка.
Лиза знала, что она так пошутит. Она прошла на террасу и села за круглый стол.
«Ну разве можно спокойно есть борщ на такой белой скатерти?». Лиза сдёрнула её, бросила на подоконник и с аппетитом принялась за еду. Обожгла язык. Чуть не заплакала от обиды. «И почему всё здесь так? Пока борщ подостынет, бабушка явится». Она обречённо огляделась вокруг.
Когда-то терраса представлялась ей большой комнатой: здесь можно было спрятаться за сервантом и даже, что совсем удивительно, в самом серванте.
В углу на тумбе всё тот же толстый телевизор, а на нём всё та же фарфоровая вазочка с засушенной гортензией. В каждом углу какие-то коробочки, набитые тряпочками, совочками, пустыми банками и прочим мусором. На стенах – нелепейшая галерея: тут и портрет Натальи Гончаровой, и какой-то китайский пейзаж, и Лизин детский рисунок, и вырезанный из коробки конфет «Московский дворик».
Кусты жасмина под окном, напротив, не уменьшились, а очень выросли. Из-за них тут стало сумрачно, хоть и красиво.
А вот и бабушка. Уселась напротив, как обычно, подперев рукой двойной подбородок. Лиза начала мешать борщ и не поднимала глаз – она терпеть не могла этот полный обожания взгляд.