⇚ На страницу книги

Читать Чирчик впадает в Средиземное море, или Однажды бывший советский пролетарий

Шрифт
Интервал

Иллюстратор И. А. Меглицкий

Редактор Н. В. Торбенкова


© Марат Гизатулин, 2020

© И. А. Меглицкий, иллюстрации, 2020


ISBN 978-5-4498-8096-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero



Однажды бывший советский пролетарий…

Вот же ведь как бодро начал, но тут же задумался: а правильно ли я слово бывший перед словом советский ставлю? Может, надо перед пролетарием? А то получается, что этот бывший пролетарий вроде уже и не советский. А какой он теперь? И каким чудодейственным способом вдруг так изменился, что уже и не советский?

Рассказывают, что как-то Михаилу Талю его мама, как приличествует всякой уважающей себя еврейской маме, присмотрела невесту. И, объясняя свой выбор, сообщила сыну, что та – бывшая грузинская княжна. На что сын ей ответил, что княжна «бывшей» быть не может, это всё равно что сказать «бывший сенбернар». И вот мне кажется, что советский человек, как и сенбернар, тоже «бывшим» быть не может.

Ну, да бог с ним, с «бывшим», как и со всем советским. В нашем повествовании это большого значения не имеет.

Плохо другое – я так часто от своего любимого пролетария на себя отвлекаюсь, что боюсь, как бы читатель нас путать не стал – где он, а где я. А мне бы этого не хотелось. Он, в отличие от меня, человек пустой и никчемный. Мне за него просто стыдно бывает порой. Я бы так, как он, никогда не поступал бы, я бы убивал таких ещё до советской власти. Но он оказался сильнее.

Поэтому ещё раз хочу подчеркнуть, что мы с ним совершенно разные люди и ни в чём не схожие. Пролетарий мой, например, брюнет, а я, наоборот – астигматик. А ещё он петь любит, а я больше по балету.

Он обычно, как напьётся, головой о стенку бьётся, как правильно заметил всего лишь шапочно знакомый с моим героем замечательный поэт Игорь Иртеньев. А я наоборот – сижу и плачу, сижу и плачу, неизвестно зачем и почему и даже когда не напился ещё, что успел подсмотреть некий зоркий провинциал из Петушков, стремящийся попасть в Кремль.

А мой герой, прежде чем стену обижать, запевал, как правило:

Я теперь вспоминаю, как песню,
Пионерии первый отряд.
Вижу снова рабочую Пресню
И знакомые лица ребят,
Красный галстук из скромного ситца,
Первый сбор, первый клич «Будь готов!»
В синем небе я вижу зарницы
Золотых пионерских костров.

Его за этот юношеский задор однажды аж на праздник детский затащили, но это было уже совсем в другой стране и даже совсем в другой жизни, и ему даже кажется, что и на другой планете. Надо же было так напиться!

Ну так и я же, и Рязанов говорили ему неоднократно: пить надо меньше! Или хотя бы надо меньше пить.


В школе, где учились его многочисленные дети, постепенно и практически безболезненно забывающие русский язык, как-то праздник Хэллоуин случился.

К вечеру на большое поле перед школой съехались папы и мамы со своими чадами. Их машины выстроились в две ровные шеренги, и все багажники смотрели в образовавшееся между рядами пространство метров в пятьдесят шириной. Штук сто авто собралось. Из них выходили окровавленные или с трупными пятнами, но счастливые пассажиры, открывали багажники своих машин, а там – трупы, скелеты, черти, ведьмы и прочая кладбищенская атрибутика или нечистая сила. Но всё так красиво оформлено!

Дёрнул же меня чёрт сюда притащиться, – подумал незадачливый бывший советский пролетарий! – Поддался на уговоры своей молодёжи. И что мне здесь делать, если у меня в багажнике ничего интересного, кроме сломанного велосипеда и очков для подводного плаванья без одного глаза, нет? И сам я одет не по-праздничному – стыдился он – а в обычном своём строгом одеянии, то есть майка, шорты и шлёпанцы. Я же не знал, как у них тут чего делается…