Красное небо
(из серии "Калифорнийские этюды")
Какое невероятно красное небо было сегодня на закате! Калифорнийские закаты, несомненно, достойны великолепных стихов, лирических песен и сумасшедших картин. Я давно мечтала написать такую картину, выплеснуть на холст всё это буйство красок и эмоции, что оно пробуждало… Было бы время.
Я неслась по шоссе, которое струилось серой лентой вдоль рыжего берега и отделяло зелёные, ещё не выгоревшие на знойном солнце, холмы от глубокой синевы океана. Я спешила забрать детей из школы. Занятия уже закончились и они наверняка будут переживать, если я опоздаю. А я опаздывала. Всё потому, что никак не могла закончить эту картину с закатом. Она не отпускала меня, я совсем потеряла счёт времени. И теперь пыталась нагнать его, вдавливая в пол педаль газа. Удивительно, что вот оно, это небо – сейчас распахнулось прямо передо мной: нереальное, розово-красно-пурпурное, с лёгкой рябью фиолетовых облаков. Бери и рисуй!
Не знаю, откуда он выскочил. Заглядевшись на небо, я его не заметила, только почувствовала, ощутила нутром какую-то стремительную чёрную тень. Удар! Яркая вспышка света и темнота…
***
Я сижу у костра, протягивая тонкие руки к огню, и задумчиво смотрю на оранжевые языки пламени, исполняющие свой странный, причудливый танец. Они танцуют под звуки гитары, что держит в руках наш учитель. Он ласково перебирает загрубевшими пальцами звенящие струны. Музыка завораживает, настраивает на лирический лад. Печёная картошка давно съедена, рюкзаки сброшены в палатки и мы сидим притихшие, задумчивые и мечтательно смотрим на огонь.
Учитель откладывает гитару и начинает беседу. Его беседы всегда очень серьёзные, взрослые. Он говорит с нами о смысле жизни, о любви и смерти, юности и старости, и много ещё о чём, чего мы в свои шестнадцать лет пока совсем не понимаем. Но очень хотим постичь. И потому, слушаем его, затаив дыхание. А затем нас прорывает. Мы хотим высказать, выплеснуть в круг костра все те чувства и эмоции, что бурлят в наших юных сердцах.
– Я хотела бы жить долго-долго! Чтобы увидеть своих праправнуков, – говорит моя подруга Наташка. – Это же невероятно интересно! Они же будут, наверное, совсем другими, не такими, как мы…
– Это сколько же ты жить собираешься, Петрова? – с лёгкой насмешкой спрашивает Миша Рагунович, наш "ботаник".
– Ну, лет сто пятьдесят хотя бы! – весело парирует Наташка, вызывая всеобщий смех.
– Наталья, а тебя не пугает старость? – учитель всегда задаёт вопросы с подвохом. Но Наташку легко не возьмёшь:
– Нет! – уверенно отвечает она. – Старость – это же мудрость. А я очень хочу быть мудрой!
Все смеются, дружелюбно, без злобы. С Константином Ивановичем вообще никто не позволяет себе быть злобным. Критически мыслящим – да! Спорящим – обязательно. Но ни в коем случае не враждебно настроенным против других.
– А я не хочу долго жить… – произношу я неожиданно для самой себя. – Лет до сорока и хватит. Дальше – уже старость…
Мне эта мысль кажется вполне логичной. Она поднимает гул голосов. Мальчишки одобрительно шумят. Девчонки, скорее, осуждают. А учитель серьёзно смотрит мне прямо в глаза и спрашивает:
– Ты боишься старости, Татьяна?
– Да, боюсь, – отвечаю я задумавшись. – Я хочу прожить яркую и интересную жизнь. Ну и пусть она будет короткой. Я не хочу болезней, страданий и немощности. Неспособности что-то делать. Пожалуй, этого я боюсь больше всего…