Если бы Гитлер не напал на мою страну в середине двадцатого века, то уже через несколько лет мог показывать всем нацистский ядерный кулак и даже реально претендовать на заманчивое мировое господство. Но единолично властвовать над нашим миром не может даже Бог, – думал я, глядя из окна ухоженной баварской электрички на просыпающиеся от зимы очаровательные ландшафты, – возможно, поэтому и пришла в голову фюрера Третьего рейха неудачная мысль о войне с Россией. Пришла, побродила в извилинах и реализовалась в большом движении, гибели миллионов людей, разрушении городов и, в конце концов, в уничтожении того, кто наивно решил повелевать всем миром…
Прилетев рано утром в Мюнхен, я ехал теперь в Нюрнберг читать полуторамесячный курс лекций в местном университете. Я был еще молодым русским ученым, как сам себя любил называть, научная тема которого вдруг показалась любопытной немецким коллегам. Я никогда не мечтал жить или работать заграницей, но мой ректор, посоветовавшись с кем-то, настоятельно порекомендовал:
– Ехать надо. Рассказывай только теорию, о практике и конкретных опытах – ни слова. Пусть думают, что их пока просто не было. Перед отъездом тебя еще проконсультируют.
И я поехал. К немцам я относился спокойно, несколько раз бывал в их аккуратной стране: пил пиво в Берлине, разглядывал картины в дрезденской галерее, гулял по Сан-Суси и знал даже десяток немецких фраз, но в глубине души всегда помнил, что они первыми напали на нас и сделали моей стране очень больно. И чувствовал, что война эта не забудется никогда, если только память о ней не затуманит новая, еще более страшная.
Добравшись до главного железнодорожного вокзала Нюрнберга, я позвонил Гюнтеру, с которым был знаком по скайпу. Гюнтер был на десять лет меня старше и уже два года возглавлял университетскую кафедру, занимавшуюся близкими к моим мыслям темами. Собственно он меня и отыскал в малотиражных научных публикациях и добился моего приезда в Германию. Теперь этот высокий усатый немец гостеприимно угощал меня кофе в своем просторном доме в предместье Нюрнберга. Пока я пил горьковатый напиток, он напоминал, что университет снял для меня квартирку недалеко от центра, что в моей группе будет всего четырнадцать студентов, и что лекции мои будут проходить два раза в неделю. Остальное время я мог в неформальной обстановке общаться с коллегами, участвовать в совместных лабораторных работах, тут я чуть закашлялся, спать у себя в квартире или путешествовать.
Странно, думал я, кивая Гюнтеру, вот он немец, я русский, а говорим мы по-английски. В истории наших стран были Бах и Чайковский, Гете и Достоевский, Бор и Циолковский, Вернер и Менделеев, а мы общаемся на чужом для нас обоих языке. Может быть, это потому, что в Европе все разобиделись друг на друга? Мы умные и сильные все делили что-то, и теперь чужой язык быстро, как вирус, распространяется между нами.
Выйдя от Гюнтера, я дошел до стоянки такси, назвал водителю адрес и поехал на заднем сидении в своё временное жилище. Я вертел в руках ключи от квартиры, которые выдал мне Гюнтер, смотрел в окно на лица немецких прохожих, косился на быстро меняющиеся цифры таксометра и наслаждался новыми ощущениями, за которые мы и ценим больше всего чужие страны.