– Je ne suis pas malade! S'il te plaît! Vous devrez me croire! Je ne suis pas malade![1]
Женщине было лет тридцать, не больше, но выглядела она плохо: выходить на улицу во время карантина категорически запрещалось, даже собак приходилось выгуливать на балконах или в подъездах, солнце обитатели многоквартирных домов видели не часто, и болезненно белым цветом кожи становились похожи на жителей подземелья: болезненно белые. Особенно это касалось обитателей самых дешёвых квартир, окна которых выходили на стены соседних домов.
– Croyez moi!![2]
Пьер вопросительно посмотрел на Шлыкова. Вопросительно и…с надеждой.
– Je ne suis pas malade, – повторила женщина, тиская в руках плюшевого медведя с красным бантом на шее. – Je ne suis pas malade!
Офицеры карантинного отряда слышали эти возгласы каждый день, и в глазах Пьера всякий раз появлялась надежда. Не робкая, угасающая, можно сказать – дежурная, а настоящая: несмотря на всё виденное за неделю пандемии, Пьер верил в лучшее, в то, что с очередного вызова они привезут живых людей, а не трупы. Иногда его надежды оправдывались.
Но не сегодня.
– COVID-20US, – угрюмо сказал Шлыков, глядя на монитор экспресс-анализатора. Ему требовалась всего капля крови, и ответ приходил меньше, чем через минуту. – Je suis désolé Pierre[3].
За две недели с начала Второй Волны, точнее, с того момента, как Сергея прикомандировали к карантинному отряду № 29/273, Пьер многому у него научился, но твёрже всего запомнил одну простую истину: в тех случаях, когда результат положительный – не переспрашивай. Не мучай человека, принесшего плохую весть, раз русский сказал, значит, так и есть. Врачи ещё могли ошибиться, анализаторы «Вектор» – нет, вирус они вынюхивали так же точно, как служебные собаки – наркотики, и спасли тысячи жизней.
И приговорили тысячи человек.
Так что – не переспрашивай, чтобы не услышать в ответ непонятные ругательства на русском.
– «La zone rouge», Pierre. Elle est saturée d'un virus[4], – мрачно закончил Шлыков, разглядывая окончательный отчет анализатора, сделанный на основании двух тестов. Вздохнул и посмотрел на дверь во вторую комнату. На закрытую дверь.
– Damned «American»[5], – пробормотал Пьер.
«Да уж, damned», – мысленно согласился с ним Шлыков, после чего развернулся и вышел из квартиры. – «Damned…»
* * *
– Сергей Андреевич! Сергей Андреевич!
– А? – Шлыков вздрогнул и непонимающе посмотрел на ведущего.
– Сергей Андреевич, вы с нами?
Вокруг засмеялись, и Сергей понял, что находится не в Брюсселе, не в квартире несчастной женщины, умирающей от американской дряни, а в светлой, ярко освещённой телевизионной студии международного телеканала. На жёстком диване, походящим на сиденья старых, времён его юности, электричек. Но несмотря на это, Сергей ухитрился задремать.
Впрочем, в электричках ему тоже доводилось спать, и не раз.
– Извините, задумался, – Шлыков снял очки и быстро протёр их носовым платком. Ему было неудобно в гарнитуре, которую велели надеть перед эфиром, но сказать об этом Сергей постеснялся.
Ведущий подошёл ближе и очень тихо, несмотря на то, что режиссер отключил его микрофон, спросил:
– Вы с нами?
– Да, – смутился Шлыков и повторил: – Задумался. Разговор навеял воспоминания…