Седой старик с длинной бородой в зеленом плаще с грязным, редким мехом, медленно сел на землю у голого, осеннего дерева. Он был грязным, его руки изодраны, а сапоги стоптаны, облеплены глиной и комками намокшей земли после сильного ливня. Над ним медленно раскачивались четыре вздутых, гниющих женских тела в перепачканных платьях. Вороны кружили над телами и разносили свой клекот по округе, опустошенной после набега. Из его глаз по старой коже, похожей на пергамент, сочились редкие слезы то ли от ветра, то ли от осознания того, что в живых в своей деревне он остался один.
Старик боялся поднять голову. Его супруга и дочери висят на ветвях и служат кормом для моровых воронов, которые всегда устраивают пир на костях. Он не знал, как это произошло. Покинув родное село месяц назад, он отправился на Торговый Крест, чтобы продать пшеницу, некоторые вещи и серебряные изделия. А вчера, вернувшись домой, вместо радостного смеха и запаха еды, он встретил чуждый этому месту трупный смрад и голодных собак, яростно обгладывающих кости своих хозяев.
Прижав ладони к своему уставшему бледному лицу, он заплакал. Беда не пощадила и его дряхлых костей, размазав все, что он так любил и ценил в своей жизни, словно назойливого, напившегося кровью комара. Уняв слезы, он встал и побрел обратно в деревню, к остаткам своего дома. Среди обгорелых развалин, он нашел нож и лестницу. Воспоминания снова вцепились в его слабый, старый ум. Младшая дочь Асоль частенько лазила на чердак дома по этой лестнице, убегая от гусей, которые носились за ней по всему огороду, вытаптывая посадки клубники. Обычно она хотела дружить и играть с ними, но эти пернатые изверги, как она их называла, никак не принимали ее в свою гусиную компанию. Тогда она обливала их из ведра и начинались дикие скачки с криками мамки и тятьки на помощь, а потом она укрывалась на чердаке и показывала им язык, пока кто-нибудь не загонял гусей обратно в сарай.
Старик медленно перебирал уставшими ногами, словно вьючное животное утопая в грязи. Вернувшись к дереву, он приставил лестницу, проверив, чтобы она плотно стояла, взял в руки нож и полез к ветке. Ему было одновременно тошно и больно смотреть в изъеденные, изуродованные лица его семьи. Тела глухо падали под дерево, хрустя костями. Муки, которые он никогда бы не пожелал даже врагу.
Солнце уже начало опускаться за холодный, кроваво-алый горизонт, когда костер был готов, а тела покойных были сложены. Трясущимися руками он закинул факел в облитые маслом солому и доски и начал читать молитву. Тела горели, источая неприятный запах, словно кто-то пережарил свиной окорок на костре, и мясо начало гореть. Все это смешивалось с сумбурными мыслями, отчаянием и жаждой мести.
Костер еще долго полыхал, поднимая в воздух подергивающийся столб дыма, а старик продолжал бродить по деревне. Среди тел соседей, своих друзей и мертвых животных, он нашел и тела обидчиков. Гончими страха и мук оказались эльфы. Он насчитал двенадцать длинноухих мерзавцев, которых успели проколоть вилами, разрубить топорами и забить палками. Все они были одеты в одинаковые сыромятные доспехи, имели одинаковые медальоны на шеях, а над правым глазом вместо брови у них были татуировки.