Данная книга является художественным произведением. Имена, персонажи, компании, места, события и инциденты являются либо продуктами воображения автора, либо используются фиктивным образом. Любое сходство с реальными людьми, живыми или мертвыми, или фактическими событиями является случайным.
Также автор не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя, сигарет, нетрадиционным отношениям, педофилии, смене пола и другим действиям, запрещенным законами РФ. В описанном мире другая система времени, возрастов и система исчисления. Все герои при пересчете на нашу систему совершеннолетние.
Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет, нетрадиционные отношения, педофилию, смену пола и другие действия, запрещенные законами РФ.
___________
– Иван Николаевич, – я пьяно ударил пустым стаканом по замызганной клеёнке стола, – да как вы такое можете говорить?! В СССР всё было лучше! Уж точно лучше, чем сейчас!
Мой сосед и собутыльник, составляющий мне компанию все три года после ухода моей жены, покачал головой. У нас была с ним разница в двадцать лет, и если я застал лишь изменчивые восьмидесятые, когда вся страна понимала, что что-то вскоре должно произойти, то сосед был пятидесятого года рождения и помнил гораздо больше СССР, чем я, и был куда категоричнее в том, что раньше было лучше.
– Никита, – он покачал головой, доливая мне в стакан ещё на два пальца, не забывая и про себя, – я тебе уже столько раз рассказал про свою жизнь, но ты постоянно, как этот плешивый, что появляется на экране телека, затягиваешь старую пластинку. Не было всё хорошо! Точнее, не у всех было это хорошо! Я ведь тебе рассказывал про детство, про армию и про тюрьму, в конце концов! Начинать сначала?!
– Мне кажется, вы сгущаете краски, Иван Николаевич, – пьяно икнул я, прикладывая руку к губам, чтобы палёная водка не полезла обратно, и постарался запить всё побыстрее томатным соком, за упаковку которого нам пришлось подраться у мусорного ящика с бомжами рядом с «Пятёрочкой», куда каждый вечер выкидывали просрочку.
– Как директор мог спокойно насиловать воспитанников, и об этом никто не знал? А воспитатели? А проверяющие? В конце концов, дети же выпускались из интерната, они могли рассказать об этом в милиции уже потом, когда им ничего не грозило!
Старик посмурнел и отрицательно покачал головой.
– Двадцатый раз тебе говорю. Никто никому ничего не рассказывал! За стукачество старшаки били и били сильно, так что, прожив там даже месяц, ты навсегда закрываешь рот или оказываешься на кладбище, а после выпуска… оно тебе нужно, сообщать всем о себе такие подробности? Проще было забыть, как страшный сон, и никогда туда не возвращаться.
– Ну хорошо, ладно, интернат, – махнул я рукой и чуть не сбил на пол трёхлитровую банку с мутным рассолом, в котором плавали огурцы, наша основная закуска, – но в школе, которую вы посещали при этом вашем интернате, учителя видели синяки? Сломанные руки?
– Все мы были для воспитателей словно невидимки, – он стал заводиться от злости, – опять ты начинаешь одно и то же? Ничего не смог бы ты сделать! Ни-че-го! Даже если всё начать сначала, то любой остался бы ещё одним маленьким винтиком большого механизма, которым было тогда государство – Союз Советских Социалистических Республик.