Все совпадения имён и событий – случайны.
Конечно, хотелось бы родиться одновременно в нескольких местах, в сферическом временном потоке собственного сознания.
Глава 1
Ах, Александр Борисович!
Этого человека выкинул на солнечную поляну моего веселого внимания ко всему происходящему космос интернета. Я порывисто рванулась с криками " ура" к его рассуждениям о чужой чести, как собственно его честности, навстречу.
Судьба же, спровоцированная моей доверчивостью, распорядилась отнести это послание темноты к разряду гербария, который хранит моя судьба, где шелесту страниц предаю свою коллекцию ловких и живучих аферистов, которых, несмотря на живость ума и яркую их самобытность, я, если бы довелось мне быть физиологом, отнесла бы к разряду паразитов обыкновенных.
Кто заподозрит в многодетном отце манипулятора, когда уверенно превышающая один разряд численность детей в семье, кормящейся от социальной молочной кухни, говорит о непосредственной манере отсутствия какой-то сдержанности?
– У религиозных людей, к каковым относится моя жена, горячо шептал он мне на ухо, форму которого он, поклонник, равно как и двигатель физиогномики, предусмотрительно подглядел при первом же порыве ветра, смахнувшего прядь волос с моего лица и опрометчиво оголившего мое ухо вниманием к этому существу.
– У религиозных людей по средам запрещено заниматься сексом, ныл он мне горячей жалобой.
Получается, если бы не религия, то молочная социальная кухня целого района была бы вынуждена работать исключительно на постоянно растущую семью одного только критика.
Признаться, критик – это главное для чего закричал Александр Борисович, вырвавшись из молчания околоплодных вод, окружавших его немотой целых девять месяцев.
Конечно же, он был литературный критик. Из принадлежности к этой профессии главное, и для многих судьбоносное, это то, что литературный критик обладает беглым, неотступным и, тем самым, переходящим в нагловатость умением писать. С возрастом, а он уже был на грани выхода из детородного возраста в возраст становления космическим объектом, в силу накопления хранимых им и собираемых годами амбиций, как щупальца осьминога, чутко следящих за любым внешним движением, писательство его становилось чаще и жестче. Сходство осьминога и Александра Борисовича заканчивались исключительно на жажде жертвы, методы захвата абсолютно отличались. Если осьминог был откровенен, хоть и изворотлив, и вступал в борьбу плоти, включая в это понятие и разум, против плоти, то Александр Борисович был изворотлив настолько, что отделил давным давно плоть от разума. И жадным разумом своим, разрушая через навыки писать, окружающее пространство, включая жизни, судьбы и плоть окружающего, собственной плотью не жертвовал совершенно, а, наоборот, позволял ей то полежать на диване, то с жаждой жизни погрызть баранки, запивая их громкий хруст социальным молоком с детской кухни. И, только правая рука его взмахами одному ему понятному колдовства постоянно чертила зигзаги над перепуганной и послушной бумагой, давно привыкшей к тому, что он давно уже превратил жанр литературной критики, как и чисто литературные свои порывы, в лаконичный откровенностью цели жанр «Жалобной книги».