Банальная, в общем-то, получилась история.
Была весна, месяц май. Запомнилось чувство теплоты, разливающееся в воздухе, проникающее через открытое окно в комнату; оно растворяло в своей юной свежести затхлую пыльность старого общежития. Плыл выходной день, и никуда не надо было спешить, а вчера была попойка, а сегодня лишь ленивое малоподвижное похмелье, когда мысль работает медленно, плавно, отрешённо, а не как обычно – рывками, агрессивно, с нервической обработкой содержания образов и слов, ожиданием действия и усталостью от понимания вынужденности этого действия.
В силу ли неспешной причинной инертности или лучистой мягкой погоды или чарующего вида нарождающейся бодрой зелени за окном, а может быть и всего вместе, мне было особенно хорошо и безмятежно в тот нарастающий день. Я расплющил своё тело в дырявом матерчатом кресле и вертел рукой полупустой широкий стакан, скребя гранями его дна по столу. Пиво – весёлая жидкость янтарного цвета – кидалось на стенки стакана, пузырилось, пробегая волной в зажатом стеклом объёме, и падало вниз, не имея сил преодолеть такой близкий, но всё же недоступный прозрачный край, и вырваться на волю.
Лёшка лежал на диване, курил и смотрел в окно, периодически складывая свои маленькие пухлые ручки с зажатой меж пальцев сигаретой на выдающемся своём животике.
– Всё замечательно, – Лёшка стряхнул пепел в пустой стакан, с блаженной улыбкой почесал себе пузо, затянутое в мятую фланелевую рубашку, и повторил, словно уверяя себя: – Всё замечательно.
– Совсем всё замечательно? – спросил я с ленивой безразличностью, прищурил глаз и посмотрел на солнце сквозь пузырящееся и бегающее по стенкам стакана пиво.
Лёшка не ответил, раздавил сигарету в стакане, растянулся на диване, закинув руки за голову, и так лежал некоторое время недвижимо.
– А ты знаешь, что Майка беременна? – вдруг совершенно неожиданно, словно походя открывая военную тайну, не то спросил, не то сообщил он.
Рука дёрнулась, пиво рванулось вверх, преодолев, наконец, стеклянные свои границы, и неаккуратной кляксой расплескалось на столе.
– Вчера сама сказала, – добавил Лёшка, разглядывая что-то за окном; повернулся ко мне лицом, он изменился, был сосредоточен и, мне показалось, расстроен. – Утром ко мне заходила за хлебом и сказала.
Я поставил стакан на стол, я молчал. Лёшка ещё раз почесал своё фланелевое пузо, хмыкнул что-то в нос и криво, уголком рта усмехнулся:
– А знаешь, кто отец?.. Юрыч отец, представляешь?
– Юрыч?.. – откликнулся я туповатым эхом.
– Да, представляешь, Ю-рыч, – разделяя звуки, раздражённо повторил он.
Определённо, Лёшка был чем-то обозлён.
– О чём они вообще думают? – бросил он в сторону. – Ни у него, ни у неё нет ни гроша за душой. И наркоши оба…
– Она тоже? – спросил я наивно.
Лёшка посмотрел на меня вполне так выразительно.
– Конечно!.. Раньше курила чуть ли не ежедневно.
– А месяц какой?
– Ты про что?
– Ну, беременность…
– Семь недель говорит.
– И что, продолжает курить?
А вот сейчас Лёшка мог и вспыхнуть, но мрачно лишь буркнул:
– А я почём знаю? Они оба ненормальные!
– А это точно?..
– Что точно?
– Ну, беременность…
Раздражение, бурлившее где-то в Лёшкиной голове и временно отступившее в его фланелевое пузо, вдруг снова рвануло к макушке.