Читать Не спится…

Меньше всего Зимин ожидал услышать этот приговор в день, когда он наконец-то решился обратиться к Анне со своей отчаянной просьбой. Она отказалась встретиться с ним после работы, сказав, что за нею приедет муж. Подспудно дала понять: староват, мол, дружок, неинтересен. Зимину в последней, отчаянной надежде показалось даже, что она с сожалением развела руками и извинительно улыбнулась. Он поймал себя на мысли: все, предел, пик пройден.

До сих пор думалось, что и время есть, и сил пока хватает продолжать кувыркаться в бестолковости дней. Отказ женщины, которую Зимин искал по улицам города последние два месяца, вышиб его из колеи.

Конечно же ему следовало этого ожидать, и он наверняка знал, был уверен, что так и будет. Его просьба была неожиданной. Неожиданной для него самого. И рядом с ним не было ни одного человека, который мог бы спросить его, а зачем ему это нужно, что дальше, даже если она позволит ему проводить себя до дома. Ни словом, ни намеком Зимин не мог позволить себе поделиться с кем-либо из друзей. Ему представлялись их ошарашенные глаза с немым вопросом: что, старик, крыша поехала, сам уже не юноша, дочь на выданье, на молоденьких потянуло?..

Чуть ли не каждый день, идя с работы, он выбирал улицы, где когда-то видел ее мельком, – встретить, увидеть и, если осмелится, то заговорить… О чем? Он и сам не представлял себе о чем. Более всего ему хотелось просто видеть ее, только видеть. Вновь, как и в молодости, это было ожидание какого-то радостного состояния, восторга, опьянения. Пока память сохраняла черты ее лица, Зимин еще мог отвлекаться на мысли о повседневных семейных и служебных заботах. Но когда образ ее начинал истаивать, расплываться, вновь возникало ощущение пустоты и никчемности этих насущных дел. Где-то внутри темными, тяжелыми пластами укладывалась туманная тоска и вытесняла ее светлый образ вместе с теплом и мягкой тихой радостью. Отчаяние одолевало Зимина, и он ни о чем уже не думал, мысленно твердя лишь: «Где, где найти ее? Господи, где же найти?»

Зимин к сорока годам раза три уже испытывал подобное томление, что говорить, казалось, голову терял от очарования. Но продолжалось все до момента, пока предмет томительного ожидания не открывал рот и не произносил какую-нибудь банальность. Да и проигрывали они все перед его Татьяной. Он порою удивлялся даже: с чего бы вдруг косить по сторонам стал? Жена поболее других наделена была умом и красотой. Неведомой игрой природы через бог знает сколько поколений проявившиеся в ее лице черты какой-то восточной прапрапрабабки выделяли жену из числа многих женщин. «Тебе бы, матушка, родинку нарисовать между бровей, – шутил Зимин, – все бы меня спрашивали, в каком индийском штате я тебя откопал». Друзья, подвыпив, восклицали иногда: «Какая обаятельная женщина!» А он всегда считал ее красивой. И был убежден: в этом его заслуга. Потому что, любя ее, пришел вдруг к выводу: красивы те, кого любят. Восточный, чуть полноватый овал ее лица, пухлые губы, беспомощный, близорукий взгляд создавали впечатление домашнего, доверчивого, всегда улыбчивого человека.

Он не свыкся с ней. Он до сих пор воспринимал ее как неотъемлемую часть себя. Лучшую часть. «Ты знаешь, я завидую твоему мужу», – шутил он, стараясь сказать приятное жене и радуясь тому, что она рядом. Он ревновал ее к работе, подругам, соседкам, с кем вынужден был делить ее внимание. Тревожился, когда она уходила по делам. Жил будто бы настороже, просчитывая ситуации заранее, когда ее могло что-либо огорчить или обидеть. Но сам, конечно, и огорчал, и обижал непреднамеренно, случайно. Потом в бессилии сожалел, что не может избавить ее от изматывающих бытовых забот, не в состоянии обеспечить всем тем, чего она, как он считал, была достойна – комфортом, удобствами. Как и любая женщина, особенно та, которую любят.