Читать Ужасные невинные

Мнения персонажей книги не всегда совпадают с мнением автора.

Нужно быть честным, чтобы жить вне закона.

Боб Дилан

Спутать Гато и Джан-Паоло так же проблематично, как и подрочить в редакционном сортире. Во всяком случае, в обеденный перерыв. Во всяком случае, для меня. О Гато я знаю чуть больше, о Джан-Паоло – чуть меньше, оба они болтаются на одном-единственном черенке, две вишенки, слегка переспевшие, слегка подгнившие; я моложе их обоих, но вряд ли это можно считать преимуществом. Барбиери.

Барбиери – это и есть черенок. Они носят одинаковую фамилию, хотя и занимаются разными вещами. Джан-Паоло – это «Exotic Nudes», издательство «Taschen», девятнадцать евро из сорока восьми, потраченных в книжном супермаркете «Горски»: два фотоальбома по цене одного, Таити и Сейшелы, никогда мне до них не добраться, никогда – ни до Таити, ни до Сейшел. Слишком много в мире мест, до которых мне не добраться. Слишком много мест, слишком много вещей. Шляпу борсалино мне тоже не носить. Но не только это убивает меня.

Что можно извлечь из шляпы борсалино по здравом размышлении? Кроличьи уши гангстерских войн в Чикаго и Нью-Йорке; носовые платки, загаженные то ли кровью, то ли томатным соусом; парочку томми-ганов с пятьюдесятью патронами в диске. Каким образом Гато выудил из нее саундтрек к «Последнему танго в Париже» – уму непостижимо. Неизвестно, держал ли он когда-нибудь в руках томми-ган, но с саксофоном управляется будь здоров, шляпа борсалино идет ему так же, как и Аль Капоне, даром что Гато и не итальянец вовсе – аргентинец: сакральные складки у крыльев носа и плохо вымытые волосы выдают его с головой.

Гений с плохо вымытыми волосами – именно так.

Впрочем, Брандо в «Последнем танго…» выглядел еще хуже.

Как выглядит Джан-Паоло, я не имею ни малейшего представления. Зато его сейшельские и таитянские модели… о да, я хорошо их изучил, это, конечно, не повод для дрочки в редакционном сортире, но все же, все же… И неизвестно, что вставляет тебя больше – мужчины или женщины, скаты или octopus, песчинки на головке члена или вода, подступившая к соскам. Фрукты тоже выглядят эротично, глянцевые лепестки цветов провокационны, как чулки со швом, глаза мертвых акул полны тоски о несбывшемся, мне остается лишь кружить над всем этим великолепием.

Как стервятнику над падалью.

Круги, которые я с завидным упорством нарезаю, ограничены пространством кадра, цветного, но чаще черно-белого, разглядеть самого Джан-Паоло не представляется возможным: как и любой уважающий себя бог, он остается вне фокуса, вне досягаемости; может быть, просто прикидывается: татуировкой на ленивой таитянской голени, черепашьим панцирем или все тем же octopus, иссушенным на солнце.

У гения и бога не так уж много различий.

Первому просто недосуг хорошенько вымыть волосы, а второй… Второй набивает их песком, рыбьей чешуей, осколками раковин – и делает предметом культа.

Гато и Джан-Паоло – две вишенки на одном черенке, слегка переспевшие, слегка подгнившие, – и они предмет культа. Об этом я вспоминаю всякий раз, добравшись до редакционного сортира. Пейзаж за его окном далек и от Таити, и от Сейшел: глухая стена справа, с десяток немытых окон слева и помойка внизу (три мусорных бака, содержимое которых не вывозится годами). Иногда покой мусорных баков все же нарушается: две, а чаще три сомнительных личности начинают рыться в них в поисках легкой наживы.