Есть события, которые меняют всё, после которых ты уже не можешь быть прежней.
Меня зовут Софи. Мне было восемь лет, когда моя маленькая жизнь раскололась на «до» и «после». Я и сейчас помню тот день.
Они стояли на пристани и разговаривали. Папа и незнакомые мне мужчины. Обычно папа встречался с разными людьми, и эти встречи были довольно частыми, но эта беседа мне сразу не понравилась. Может быть то, как они стояли. Или их жесты. Я очень хотела подслушать разговор, но ветер дул с моря и до меня не долетали даже отдельные слова. Незнакомцев было трое: толстяк в белой шляпе, волосатый великан и постоянно жующий чернокожий в темных очках. Папа не пустил их на «Нику», и они переминались с ноги на ногу на берегу. Низенький, в белой шляпе, вдруг засмеялся и похлопал папу по плечу. Тот помотал головой. Волосатый положил папе руку на плечо – он сбросил её, напрягся и сжал кулаки. По его лицу было видно, что он вот-вот начнет драку.
Толстяк в шляпе отступил, а двое его помощников стали теснить папу к трапу. У меня похолодела спина. Верзила был выше папы на целую голову, второй, чернокожий – меньше, но тоже крепкий. Я вскочила из-за своего укрытия, сбежала по трапу и с разгона ударила верзилу головой в живот. В глазах у меня потемнело, а гигант даже не пошатнулся. Зато черный ловко и крепко схватил меня за шею. Я заверещала от ужаса. Черный зажал мне рот, и я, задыхаясь, стала шумно дышать носом. От черного остро пахло потом и ещё чем-то сладковато-приторным. Тогда я ещё не знала, что так пахнет марихуана.
Толстяк заговорил по-английски, с неприятным акцентом, словно скрипело дерево.
– Смотри, какая шустрая! Вот и ниточки нашлись! Ну, Ник, что ты теперь скажешь?
Папа не ответил, неприметным движением в его руке оказался нож.
– Это только одна ниточка, а вторая где? – продолжал куражиться толстяк, не обращая на нож никакого внимания. Его надежно заслонял собой верзила.
– Вторая тоже здесь, дерьмо собачье! – прозвучал знакомый голос. От ужаса я перестала дышать. Папа быстро обернулся и замер. По трапу медленно, осторожно переставляя ноги и не отводя от нас взгляда, спускалась мама. Она сжимала в руке ракетницу и направляла её на толстяка. Прямо в его огромный живот. У толстяка, и без того потного, скатились по щеке капли. Мамины пальцы так сильно сдавили рукоятку, что побелели.
– Убирайся к чертям, сучье отродье! Иначе твои вонючие потроха повиснут на нашем такелаже.
Мама говорила еще, и каждое слово было звонким и резким, как пощечина. Толстяк сделал знак, черный отпустил меня, и вся троица начала медленно пятиться назад. Я спряталась за папу, жалея, что у меня нет никакого оружия. Пока наши враги не покинули причал, мы так и стояли: папа с ножом, мама с ракетницей и я с гудящей от боли головой.
Стоял ясный полдень, ярко светило солнце, но пристань почему-то была пуста. Ни рыбаков, ни туристов, ни пронырливых детей. Только чайки кружили над нами. От их крика начинало тонко ныть в груди.
Почему папа поссорился с «большим человеком» на Ямайке, я так и не узнала. Мы отошли от пристани на моторе, «Ника» шла на пределе. К полудню задул попутный ветер и поднялась волна. Мы поставили все паруса, и «Ника» неслась прочь от Ямайки. Это было похоже на скоростной участок регаты, только сейчас в качестве приза выступали наши собственные жизни. Я была ребенком, но все понимала и взрослела с каждой минутой.