Читать Ошибка в объекте

Это была маленькая железнодорожная станция, какие, наверно, сотнями разбросаны по всему югу страны. Приземистый кирпичный вокзал с узкими окнами и сумрачным кассовым залом, крашеные скамейки, уборные, стыдливо увитые плющом, невысокий забор вдоль перрона, дальше – акации, какие-то запыленные кусты, подсолнухи. Что там еще? Кажется, навечно закрытый киоск с выгоревшими на жарком солнце обложками журналов, рядом такой же киоск с выцветшими этикетками на консервных банках и окаменевшими бутербродами. Чуть поодаль – клумба с увядшими цветами, посредине клумбы, конечно же, стоит пионер в гипсовых трусах и уж который год дудит в обломленный гипсовый горн. Каждую весну и самого пионера, и остатки его горна освежают белой известью, но уже через неделю металлическая, угольная, земляная пыль от проходящих товарняков восстанавливает прежний грязно-серый цвет пионера.

За жиденьким алюминиевым столиком с голубоватым пластмассовым верхом на металлических стульчиках под открытым осенним небом сидели двое парней. Расслабленно вытянув под столом ноги, они рассматривали царапины стола, пустую бутылку из-под пива, стаканы с подсохшей пеной. Время от времени кто-нибудь из них передвигал стул, и он раздражающе скрежетал по асфальту разболтанными ножками. Иногда то один, то другой брал стакан и рассматривал сквозь него бесконечные ряды рельсов, платформу, прикорнувших в ожидании поезда старушек, продающих пассажирам вареную картошку, соленые огурцы, осенние яблоки, сало, нарезанное на рублевые куски. Желтые листья лежали на перроне, на шпалах, и, когда проносился поезд, они кружились, поднятые вихрем; ветер обдавал лица парней жаркими волнами, запахами дыма, гари – тем неповторимым воздухом железных дорог, в котором чувствуются мазут, пропитывающий шпалы, степные травы, разогретый металл. Пока они сидели на перроне, солнце успело опуститься за невысокую крышу вокзала, тени стали длиннее, заметно похолодало.

Сухов зябко поежился, начал было застегивать тоненькую курточку, но, наткнувшись на насмешливый взгляд Николая, верхнюю пуговицу оставил расстегнутой.

– Дрожишь? – спросил Николай.

– Да нет, ничего, – как-то слишком уж поспешно ответил Сухов. Даже приосанился, но тут же сник и поспешил отвернуться.

Мимо них прошло уже десятка полтора поездов – пассажирских, скорых, товарных. Это была напряженная ветка, и составы с шахт, металлургических заводов, карьеров, из больших и малых городов грохотали круглые сутки. Иногда проносились составы с еще не ошкуренными тонкими бревнами для шахт, и тогда станция наполнялась влажным запахом леса.

Дежурный по станции уже давно поглядывал на них с подозрением, но не решался подойти, чувствуя, что люди они другие, не такие, как он. Медлительный, с плотным брюшком, в замусоленном кителе, он несколько раз прошел мимо, неодобрительно покашливая и кося маленькими настороженными глазками. Но наконец не выдержал и, когда отошел очередной пассажирский поезд, направился к парням.

– Ну что, хлопцы? Все ждем? – спросил он, стараясь придать голосу доброжелательность.

– Ждем, батя, ждем, – быстро ответил Сухов, глядя почему-то не на дежурного, а на Николая. А Николай долго смотрел вслед уходящему поезду, скучающе взглянул на Сухова, словно бы удивляясь ему, потом резко, со скрежетом придвинул стул, уселся поудобнее, поставил локти на пыльный исцарапанный стол и поднял наконец глаза на дежурного. И ничего не сказал. Отвернулся и начал внимательно рассматривать прыгающих по асфальту воробьев.