Мы познакомились на концерте довольно-таки популярного в те годы композитора Лэя Фрэнсиса1. Она сидела в первом ряду и, задрав голову, с упоением смотрела на сцену, где неистово громыхал симфонический оркестр. Я видел, как бегали мурашки по её оголённым тонким рукам и как светились глаза, обрамлённые чёрными густыми ресницами. Казалось, она аплодировала громче всех. Тогда я понял, что мне определённо нужна именно эта женщина, как вода жизненно необходима рыбе, а небесный простор ‒ птице. Было в ней что-то такое, что нельзя описать простыми словами. Её милая улыбка, ямочки на румяных щеках, коротко остриженные тёмные волосы привлекали меня, и я уже не мог удержаться, чтобы не прикоснуться к этому существу. Она подыгрывала оркестру на коленях, которые на время превратились в воображаемое фортепиано, плакала, когда звучала знаменитая "Love Story"2, и смеялась, когда музыканты бегали по сцене, как муравьи в муравейнике, в поисках свободного табурета.
После концерта, подбирая полы бирюзового платья, она засеменила по бульвару, стуча каблучками по камням. Я пошёл за ней то ли из любопытства, то ли от страха, что не увижу её снова. Лишь в конце улицы она обернулась и ослепила меня своей белоснежной улыбкой. А часом позже мы уже сидели у неё дома и пили горячий чай с бергамотом, наслаждаясь тишиной.