Эльпидифора Патермуфьевича Сосипатрова многочисленные друзья считали веселым человеком. На всех вечеринках и застольях он выглядел жизнерадостным и неунывающим. Шутил, смеялся, балагурил. Улыбка не сходила с его лица… боялась чего-то.
Но были странности – в какой-то период времени Сосипатров исчезал из торжеств. Ненадолго. Незаметно для всех. Почему-то никто не терял его, не искал, не беспокоился, хоть Эльпидифор был душой компании. Как будто он проваливался в иное время, которое мчалось туда, где все начиналось. Или туда, где не было конца. И там…не было веселья…никогда. “Пора…” – шептал мистически Патермуфьевич, удаляясь в свое мироздание, по пути видоизменяясь.
Сосипатров замыкал себя в одиночество в какой-то нелюдимой комнатенке, в тихом углу, на стуле и сознательно, старательно вгонял себя в депрессию. С силой гнал от себя радужные мысли и наполнял свое я мраком и пустотой – думал о смерти, о бренности бытия, человечества, всей вселенной. В эти моменты он ощущал себя счастливым. Истинным. Не таким, как на карнавалах и плясках среди людей – там он был петрушкой, дурашливым юродивым чудаком. И только наедине с собой, со своей темной стороной чувствовал себя востребованным, нужным для кого-то. Блаженствовал Патермуфьевич. Сосипаааааатров!!! Считал подобное состояние верным, настоящим, правдивым, а свои радости и смех среди людского поголовья – враньем, маской. В своем чёрном мирке хотел бесконечно плакать. То ли от того, что обрел тайное знание, которое искал всю свою жизнь, и теперь счастлив, то ли от того, что плач единственное возможное состояние здесь. “Как же хорошо! Нет обмана. Все ясно. Восхитительно! Не хочу обратно. Буду упиваться своей депрессией вечно! Она сладостна. Она великолепна. Зачем мне быть другим???” – рыдал Эльпидифор, иногда расчесывая свое параллельное телохранилище от волнения.