Читать Бедная нина, или Куртизанка из любви к людям искусства (Нина Петровская)

Однажды девочка Ниночка Петровская, дочка убогого чиновника, средненькая такая гимназисточка, ничего еще о жизни не знающая, но безотчетно томящаяся скукой нормального человеческого бытия, собралась замуж за хорошего человека, которого ей сосватали родители. Когда потом, спустя совсем немного лет, знакомые спрашивали ее, кто был ее жених, она пожимала плечами. Как его звали, допытывались знакомые? Ниночка мучительно воздевала очи горе, словно пытаясь разглядеть что-то на небесных скрижалях, потом прищелкивала пальцами, ловя ускользающее из памяти имя, потом… потом снова пожимала плечами. Ну ладно, каков он был собой, теряли терпение знакомые?!

– Да не помню я! – взрывалась Ниночка. – Не пом-ню! Это было давно, давно, давно… – И словно подводила жирный черный знаменатель под прошлым: – И это было не со мной!

Свою жизнь несостоявшаяся невеста неизвестного жениха начинала исчислять не с момента рождения (она настолько плохо его помнила, что всегда путалась в годах своих, а может быть, просто-напросто их скрывала), а со дня встречи с молодым зажиточным москвичом Сергеем Соколовым (Кречетовым, таков был у него псевдоним), который охотно тратил свои немалые деньги на содержание издательства «Гриф» и на издание одноименного альманаха. Именно он увел девочку Ниночку из родительского дома – да нет, не под проклятия родителей, а с немалого их одобрения, потому что был, повторимся, состоятелен и производил впечатление почтенного человека. При этом шалой и неуравновешенной девочке Ниночке сначала с ним было вовсе не скучно, потому что Соколов по молодости лет был подвержен модным в начале XX века метаниям и исканиям, обожал магические слова «символизм» и «декадентство» и вел знакомства с самым широким кругом этих самых символистов и декадентов. И, сделавшись его женой, Ниночка вдруг поняла, для чего она была рождена на свет. О нет, вовсе не для того, чтобы топтаться возле зубоврачебного кресла, глядя в чью-то изъеденную кариесом пасть, слушая жужжание бормашины. Она была рождена ради того, чтобы внимать непонятным, порою даже невразумительным стихам, впадать от них в глубокий восторг или даже в транс, шептать в унисон запавшие в душу строки, смотреть на поэтов влажными от счастья глазами, бормотать: «Ах Боже мой, вы гений, нет, я истинную правду говорю!», а уже под утро, когда многочисленные гении расходились, вернее, расползались по домам, можно было, пользуясь тем, что муж уснул, томиться, глядя на звезды, торопливо зажигать свечу (хотя нет, зачем свечу, можно было и электричество зажечь, которое как раз провели в некоторых домах, в том числе и в том, где поселились молодые супруги) и чиркать по бумаге перышком, слагая слова в строки, может быть, не столь изощренные, как у гениев, но искренние и мучительные, словно звездный свет:

Ей хотелось жить так, чтобы трепетать каждым нервом, всем существом своим! Дух бродяжничества жил в ней от рождения; она ненавидела скопление бесполезных предметов, всякого рода «имущества», не служащего насущным потребностям человека.