Если честно, я не помню, когда я перестал быть. Сначала появилось вполне обычное для любого не совсем нормального человека моего возраста желание куда-нибудь свалить. Неважно, в другой город, в лес, за границу – куда угодно. Лучше туда, где нет ни одной знакомой рожи. Это пришло во время долговременных попыток стать лучшим во всем: на работе, в учебе, в компании друзей. Знаю лишь, что привычный мир рухнул после того, как сдалась Алена – моя самая лучшая подруга.
Мы с ней жили прыжками в высоту. То есть постоянно доказывали всем вокруг, что каждый из нас смелее, сильнее и лучше, чем большинство, может быть не менее талантливых. И у нас это получалось. У нас вроде как было негласное социалистическое соревнование: кто выше. Мы подстегивали самолюбие друг друга своими успехами и маленькими победами, поиском новых увлечений. Кроме того, она была, несомненно, безумно талантлива. В отличие от других.
В дождливые осенние вечера у нее была своя отдушина, способ борьбы с депрессией. Она садилась за швейную машинку и создавала шикарные наряды для себя, своей маленькой дочери, чей отец оказался одним тех, кто вообще только по биологическому признаку называется мужчиной. И в один из таких вечеров, когда с незастекленного балкона через щели в окнах тянет сыростью и безысходностью, она, раскраивая очередное платье для дочки, случайно порезалась лезвием. Ей так понравилось это новое ощущение, что она тут же исполосовала себе все запястья, не оставив практически ни миллиметра живого места.
Ее, конечно же, вернули к жизни. Так, как у нас умеют. То есть закрыли в местный диспансер и посадили на антидепрессанты. Вскоре Аленку выпустили. Но после того случая в ней что-то сломалось. Перестала она быть той неунывающей и решительной девчонкой.
Ну, а я стал пить. Один. Раньше мы любили иногда напиваться с ней вместе, а теперь не с кем стало. В общем, не стало у меня стимула. Во-первых, я очень переживал за то, что произошло с ней. По-моему, она все-таки чуточку тронулась умом, пока ее лечили. А во-вторых, мне просто стало скучно. И мечтать стало не о чем.
И не то, чтобы у меня все было плохо – наоборот, все было прекрасно. Замечательные родители, интересная работа, достойная зарплата, отдельная квартира и хорошие друзья. Но хотелось чего-то другого. Например, совершить какой-нибудь подвиг. Или стать знаменитым. Но случая не представлялось, и я стал топить свое душевное неспокойствие в алкоголе. А потом и в легких наркотиках.
И именно тогда мне захотелось свалить. Один раз и навсегда. Я даже знал, куда. Обычные люди называют это странным словосочетанием «тот свет». А на самом деле свет не тот и не этот. И вообще не свет. Просто, когда клетки твоего организма перестают самообновляться, то есть умирают, те пока еще живые люди, в ком по отношению к тебе происходил слабо изученный психобиологический процесс под названием любовь, заколачивают тебя в деревянный ящик и закапывают в землю. А через какое-то время ты превращаешься в высококалорийный органический перегной, создавая благоприятные условия для развития флоры. Хоть какая-то от тебя польза наконец-то.
Но свалить туда я не мог. Я не боялся самого факта смерти. Я боялся всего того, что приводит к ней. А еще мне было слишком интересно знать, что же будет завтра.