Мое одиночество имеет аромат коньяку и густой вкус кубинских сигар.
Или наоборот, мягкий аромат дыма, а на вкус – медово-ореховая горечь. Коньяк можно подменять шотландским виски, хересным бренди, черным ромом, фиалковой нежностью арманьяка или терпкостью кашасы, прозрачностью граппы, округлостью кальвадоса – алкоголь должен быть крепким и «вкусовым». Толстые тяжелые сигары – иногда перемежаются с вишневыми или шоколадными сигариллами. Одиночество может быть обманчиво в аромате, но должно быть прямолинейно на вкус.
Все остальное – пресно или кисловато, иногда слащаво. Все, что вокруг одиночества, имеет пыльный привкус, а запаха не имеет вовсе.
Встречаясь с друзьями, я пью чистую водку и курю крепкие французские сигареты – без фильтра.
Встречаемся мы в ресторанах грузинской кухни – но даже эта горячая перечность, чесночная настойчивость и пряная жирность – все это имеет пыльный привкус.
Ужиная с мужчиной – я охлаждаю розовое вино, птицу я заливаю наршарабом, мясо – соевым соусом, фасоль – аджикой, а салат заправляю мацони с чесноком и травами – базилик, тархун, киндза, мята. Мужчина уверяет, что вкусно. Я ему верю на слово. Наверное. Мне безвкусно. Он зажигает ароматические свечи – слишком душно и просто. Иногда мы выбираем к ужину красное вино – но последнее время даже пронзительность сира, даже тяжелая кровь африканского пинотажа – мне пресно.
Я предвкушаю тот момент, когда он уйдет, а я останусь наедине – с прозрачным бокалом и гильотинкой. Сегодня мне составляет компанию коньяк дома Одри и сигара с романтичным названием «Ромео и Джульетта». Она лежит в серебристой тубе и не знает еще, что я собираюсь отрубить ей голову.
Боль и одиночество я чувствую отчетливее, чем счастье. Раннее утро поздней весны – видится как через мутное стекло. Ну солнце, первая зелень, последние лужи. Я помню, знаю, что это должно доставлять удовольствие. Когда-то кому-то доставляло. А меня не трогает. Чтобы меня тронуло – нужно чуть ярче, чуть жестче, чуть сильнее. Больнее и глубже, чем утренний гам перелетных птиц.
Пятнадцать капель коньяку – на дне подогретого бокала, отмеряю как валерьянку и долго дышу тяжелыми ароматными парами, прежде чем глотнуть. С сигарой все в точности до наоборот: я не смакую ее аромат, я полощу этим дымом рот – и только. Коньяк для носа, сигара – для языка.
Когда содержимое бутылки уменьшается на треть, а сигара – на половину, у одиночества исчезает привкус отчаяния, но появляется насыщенность.
Мне становится с ним не страшно, а даже комфортно. Приятнее, чем пить имбирное пиво с видом на закат. Ярче, чем целоваться. Интереснее, чем просыпаться вдвоем.