Генерал лежал в тени чинары на ковре, подперев голову рукой, и думал. Он не заметил двоих оборвышей, проникших в сад через лаз, одному из которых суждено было стать моим отцом. Но любопытным мальчишкам не было позволено слишком долго наблюдать национального героя, спохватившийся телохранитель вытолкал их взашей. Однако в памяти отца таким генерал и остался. Задумчивым. Случилось это в городке у подножия Зангезурского хребта, в который вошла его добровольческая конница.
А думать генералу было о чём. Ему пошёл уже шестой десяток, из которых двадцать шесть лет он вёл неравную борьбу за спасение армянского народа. А этот народ убивали везде, в разных концах древней страны, задавленной как камнями кровавыми веками. История назначила его быть спасителем армян 26 лет лет назад после того как при родах умерла его молодая жена и младенец сын. После того как он ударил турецкого жандарма в ответ на оскорбление и был за это брошен в тюрьму, из которой бежал. Тогда он сменил мотыгу крестьянина на кинжал, винтовку, шашку, браунинг, динамит… 26 лет войны…
Люди видели в нём единственного, кто может спасти и со всех концов страны неслись именно к нему крики, взывающие о помощи. И он помогал, внезапным манёвром проламывал вражеское окружение то там, то здесь, давая возможность спасения. Но он не мог одновременно быть повсюду!
Да, он оставался единственным, кому ещё верил народ, кто не связан с политическими дрязгами и предательством.
Повсюду проникал зловонный дух предательства, трусости и глупости, Шаумян звал к себе, Дро к себе, лукавый генерал Томпсон уговаривал не идти на Карабах… Но он давно понял, что не желает быть ни с какой политической организацией, партией, которая диктовала бы ему как поступать, не позволит кому-либо использовать его имя и драгоценную добровольческую конницу, для своих узких партийных и политических целей. Он был ответственен лишь перед своей совестью и Богом, перед народом.
И как ушёл Андраник? – спросил я Сергея Маркаряна. Шёл 1979 год. Москва. Сергей был светлоглазым белокожим шатеном и потому считал себя чистокровным армянином, арийцем. А каждый армянин в той или иной степени историк. Хотя по специальности Сергей был врач кардиолог, научный сотрудник кардиологического центра. Мы стояли в пивбаре «Ладья» на Пушкинской и пили пиво.
– Он ушёл непобеждённым, ушёл в Эчмиадзин, сдал католикосу Грикору имущество отряда, бойцов распустил…
Я подумал тогда, выходит, если бы Андраник не прорвал окружение вокруг назначенной на гибель деревни отца, я бы тут не стоял и не пил пиво! Меня бы просто не существовало. Это мне показалось странным и даже удивительным – не существовать! Вот этого мира, который я ощущаю вокруг себя, его бы не существовало?
Я хлебнул светло-жёлтое пиво, ощущая его речной дух и холод. Под арочными сводами пивбара шумели хмельные витии. А мне уже казалось не менее удивительным, что я вот здесь стою и пью пиво, что я мыслю, двигаюсь, чувствую – живу!
Прошло 40 лет с того разговора с Сергеем. Но именно тогда я отчётливо осознал связь времён и событий.