Отвергнутую страсть он вспоминал
Иль чувствовал вражды смертельной жало —
Ничье живое сердце не узнало.
Дж. Г. Байрон
Лошадь была превосходной. Арабка безупречной черной масти, норовистая и быстрая, будто стрела, она, однако же, имела отвратительный характер. Верно, отлично зная себе цену, кобыла негодовала: отчего она вынуждена стоять в кустах столько времени, пряча ото всех свое прекрасное тело, изящные длинные ноги и гордый вид? Такая красавица, как она, должна блистать на императорском манеже, а не пылиться в лесу у забытой богом деревушки. Недовольно заржав, лошадь переступила с ноги на ногу и уткнулась носом в плечо хозяина.
Нужно, однако, сказать, что молодой человек, тайно поглядывавший на дорогу из-за черемуховых кустов, хозяином этой лошади вовсе не был. Такая дорогая кобыла ему была явно не по карману. Тщательно вычищенный, но вышедший из моды два сезона назад сюртук скучного коричневого цвета и светлый цилиндр не первой свежести говорили о том, что бумажник юноши девственно чист и лишен каких-либо обременений. И все же горящие глаза и громко стучащее сердце могли уверить любого, что отрицательный баланс на счете в банке – это временное, легко исправимое недоразумение.
Ожидание затягивалось. Нетерпеливая натура юноши стала брать свое: он принялся нервно расхаживать перед лошадью, сорвал прутик, изломал его в прах, пробормотал что-то неподцензурное. Арабская красавица повела ушами – вдалеке, от барского дома, послышался топот копыт.
Молодой человек радостно воскликнул, вскочил в седло и наскоро попытался придать себе надменно-скучающий и по-байронически печальный вид. В кустах это сделать не удалось: ветви черемухи лезли в лицо и пачкали только утром почищенный сюртук. Пришлось выехать на дорогу и встать наперерез путникам.
За поворотом послышался девичий голосок, от которого внутри у молодого человека все сжалось и затрепетало. Не зря он простоял здесь два часа – это она, она!
Раздался звонкий смех, и из-за кустов стрелой выскочила миниатюрная всадница в алой амазонке с легкой вуалью на шляпке.
Вслед за ней выехала дама лет тридцати, медлительная и спокойная. Чуть в отдалении маячил конюх.
Девушка в алом, увидев на пути всадника, резко осадила лошадь и недовольно воскликнула, но, близоруко сощурившись, узнала представленного ей вчера молодого человека. Воительница мило надула губки, придав себе официальный вид.
– Доброе утро, Софья Михайловна, – приподнял цилиндр юноша и непозволительно счастливо просиял. – Какая… э… приятная… встреча… И до чего неожиданная!..
Он стушевался, забыв все обороты, выученные с вечера.
– Здравствуйте, Петр… Простите, запамятовала…
– Григорьевич.
– Ах, да, действительно! Петр Григорьевич, – девушка окликнула спутницу:
– Катерина Петровна, познакомьтесь – это Петр Григорьевич Каховский, кузен моей тетушки, Натальи Ивановны.
– Я знакома с Пьером, – процедила Катерина.
Старая дева жила в доме генерала Пассека на положении воспитанницы, хоть на самом деле и являлась внебрачной дочерью его отца. С Каховским Катерина была в, мягко сказать, натянутых отношениях с самого детства. Будучи старше Пьера на пять лет, мадемуазель никогда не испытывала снисхождения к его выходкам.