⇚ На страницу книги

Читать Dia de los muertos

Шрифт
Интервал

Дизайнер обложки Владимир Фуфачев


© Елена Крюкова, 2019

© Владимир Фуфачев, дизайн обложки, 2019


ISBN 978-5-0050-9839-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Улитка, Улитка!
Ты скользкая, как поцелуй!
Ты живешь в Раковине, и Раковина прячет тебя от жадных глаз.
Тебя можно выковырять из Раковины и съесть.
Тогда ты превратишься из Улитки в человека.
А человек – гаже тебя, Улитка.
Человек большая гадина.
Он убивает и ест все живое.
Он убивает себя.
Он – самоубийца, ибо не знает, что такое
     Смерть и Жизнь.
Ползи, Улитка, по земле,
оставляй на песке мокрый след.
Влажный след. След любви.
Влажный поцелуй. Влага в глазах, слезы.
Улитка, родная! Улитка, живая!
Завтра, о, завтра ты
     сгниешь в Раковине своей.
И люди найдут пустую Раковину на берегу.
И люди станцуют танец
     вокруг Раковины на берегу.
Омочат ноги в Океане.
Омочат руки, груди и волосы.
     Поплывут.
Соленая вода Океана плеснет им в глаза, во рты. Соленые слезы земли.
Плывя под звездами, в Раковину будут трубить. Извлекать музыку из мертвой кости.
Все, что бегает, ползает и летает,
     превратится в кость.
     Зачем же мы любим?
Зачем же мы любим и умираем?
Ведь все умрут, о дивная,
     скользкая как губы в любви,
     теплая, горячая Улитка.
Ведь все умрут.
(песня марьячис)

Пролог. Хлеб Смерти

Ночь мазала лица и волосы синими, лиловыми чернилами. Звезд не видно: зачем людям звезды? Люди на земле: бегут, плывут, семенят, падают, опять встают и бегут.

Идут.

Куда они идут, все эти люди?

Они идут на кладбище.


Огни вспыхивают и не гаснут. Огни бешенствуют, их золотые живые хвосты развеваются по ветру. А, это факелы! Ром глядел, как горит живой огонь: с треском, с вонью, фитили чадили и брызгали смолой. А вот и свечи, люди несут их в руках. Много свечей. Целый лес. Белый, ярко-желтый, густо-коричневый воск; дешевый парафин; нежные слабые язычки лижут черный воздух. Свечные огни подсвечивают лица снизу, сбоку, будто высвечивают изнутри.

Изнутри. Что у меня внутри?

Потроха. Сплетения кишок. Наверное, они густо-синие, фиолетовые, переливаются живой кровью, и в них, внутри, превращается в дрянь красивая и вкусная еда.

Что еще? Сердце. Живой мешок. Бьется. Кисет, полный крови. Кровь делает так: тук-тук, и я слышу этот стук. Слышу. Еще слышу.

Теплая рука сильно, еще сильнее сжала руку Рома. Он шел по кладбищенской дорожке, держал Фелисидад за руку, и их ноги, соскальзывая с каменной крошки, вязли в грязи. Недавно прошел дождь. В ноябре, здесь? Редкость, почти чудо.

Чудо Господне. А чудо всегда от Бога? Или от кого другого? Он усмехнулся. Фелисидад что-то весело говорила, ее птичий щебет долетал до его губ и щек и обжигал их. Всюду стоял шум, и Ром ничего не слышал.

Шум, гам, веселье. Странное, немыслимое, дикое веселье. Здесь, на кладбище, люди не скорбели – они веселились. И Фелисидад то и дело поднимала к нему смуглое лицо, оно было расцвечено огнями неподдельной радости, и Ром должен был разделять эту непонятную карнавальную радость, не имея на то никаких причин.

Они шли, пробирались среди людей и огней, и люди и огни все более сгущались, кучковались, роились, нависали живыми виноградными гроздьями над могилами – древними, старыми, вчерашними и свежими.

Свежие могилы заметнее всего. Свежая грязь. Свежий холм. Пахнет разрытой землей. Пахнет палыми листьями и червями.