Читать О теле души. Новые рассказы

Амазонки, девчонки, старушки-подружки мои,

в сапожках пестроцветных, в галошах, в сандальях,

босые

хороводом поющим, беспечным, трамвайным,

шумливым, порою визгливым

все вращаются, скачут и пляшут кто твист кто

кадриль.

Танцы мира священны,

а пение их таково, что больных исцеляет, детей

усыпляет,

но мертвых вернуть не умеет,

хоть, может, научится вскоре.

Как прекрасны подруги кудрявые в косах венками

и бритые наголо,

с черепами как шар из слоновой сияющей кости,

в лохмах, дредах, в кудрях гиацинтовых нежных,

на легких ногах, на пуантах одна, и вприпрыжку

другая,

та в инвалидной коляске, а за нею подруга

с клюкою трехногою, после инсульта.

Скачут юные, сиськи которых заточены остро,

вислогрудые скачут, и сливы сосков подлетают,

играя,

плоскогрудые девочки скачут, руками свой срам

прикрывая венком из укропа…

Я люблю вас, подруги, за ваше веселье и верность,

за добро и за щедрость,

за то материнское чувство, с которым

вы склоняетесь к малым и слабым, пусть хоть

мышь, хоть лягушка,

не то что дитя человечье.

Танька, Зоя, Лариса, три Наташки, Диана, Ириша,

Катя-Лена, Тамара, Илана, Кристина и Ганна-Мария,

Настя, Катя, Киоко… Маша, Маша, конечно, едва

не забыла, потому что ушла так давно,

что детишки родили детишек, и выросли внуки…

а из тех, что ушли, хоровод обращается выше,

подними только взор

и увидишь веселые пятки, или тапки покойников

хлипкие и саванов их белизну —

Вера, Катя и Оля, Тамара, Гаянэ и Марина, Ирина

и Натали…

Вместе прожили жизнь, на руках вынося все

печали,

помогая друг другу тащить чемоданы, гробы

и картошку,

отрыдав на грудях друг у друга все страсти-

мордасти,

все измены, аборты, предательства, обыски,

стыдную зависть.

Мы друг друга учили прощать, но сначала мужей

уводили,

и блудили, и лгали, и вытворяли такое,

что потом на коленях стояли в слезах и молили,

и ждали друг от друга прощенья и милости,

сестринской ласки и дружбы.

Мне не надо других, я люблю этих ветреных,

мудрых,

бесстыдных, обольстительных, лживых,

прекрасных, суеверных и верных,

умнейших и дур беспросветных, у которых учиться

могли бы и ангелы в небе…

Мне нужны вы такими – да и я вам под стать.

Когда оставалась всего неделя, но никто об этом не мог знать, Зарифа попросила Мусю набрать номер и сразу же продиктовала цифры.

– Какая все же у тебя память исключительная, – в тысячный раз восхитилась Муся. Но Зарифа давно привыкла к этому восхищению и сказала довольно строго: «Соедини меня».

Хотя у Зарифы был секретарь, Муся выполняла секретарские обязанности лучше любого секретаря. Да и английский у нее был лучше, чем у секретаря, и уж точно лучше, чем у самой Зарифы. А также русский, французский и даже греческий с недавнего времени, но сейчас это уже не имело значения.

Муся набрала номер с незнакомым кодом, ответил мужчина длинным распевным «Аллоу», и Муся придвинула трубку прямо к уху Зарифы, чтобы той не приподниматься. Заговорила она по-азербайджански, и голос ее налился силой и лаской. Муся немного понимала этот язык, хотя никогда не говорила – она училась в русской школе когда-то мирного армяно-азербайджанского городка, и в той школе русских была половина, а оставшуюся половину составляли армянские и азербайджанские дети самых образованных людей города, из тех, кто понимал, что за хорошим образованием ехать надо в Россию. К концу обучения у ребят был почти такой же хороший русский, как у их учителя Алиева, русофила и пламенного коммуниста. Школа эта была в своем историческом прошлом русская, к тому же первая женская во всем Карабахе. И учителя были как на подбор старые, вроде музейных экспонатов. Учителя и ученики этой школы обладали одной особенностью: в трудах шлифовки языка Пушкина и Толстого армяно-азербайджанские разногласия как-то смягчались, и те и другие были равны в своей непринадлежности к великой русской культуре… Зарифа закончила эту же школу на восемь лет раньше, чем Муся, но познакомились они много лет спустя в Москве.