Родился я в ноябре 1921 года в поселке Шумячи Смоленской области. Детство мое прошло в городе Рославль там же, на Смоленщине. Закончив десять классов, работал на заводе. Летом 1940 года прошел отборочную комиссию в военкомате и был направлен в составе группы из одиннадцати человек на поступление в Ленинградское авиационно-техническое училище, дислоцированное в Сестрорецке. Приезжаем, помню, в ЛАТУ, а у нас даже не принимают документы. Конкурс на каждое место огромный, приехало поступать больше четырех тысяч человек со всей страны. Тогда все мечтали служить в авиации. Нам говорят: «Хотите – поезжайте в Иркутск, там такое же училище, и экзамены – через две недели. Может, в Иркутске ваши документы примут». Негласный «вождь» нашей группы, мой двоюродный брат Миша Добкин, сказал: «В Сибирь мы всегда успеем». Когда поехали домой, Мишка все сокрушался о том, что не успели посмотреть Ленинград. Ничего, через год Мишка попал под Ленинград в бригаду морской пехоты. После войны я спросил его: «Ну, успел Ленинград поглядеть?» Отвечает: «Целых четыре раза, и все – из окна госпиталя…» Четыре раза Мишку ранило на войне.
Вернулся я на завод, а уже в марте 1941 года меня призвали на действительную службу в РККА. Почти всех рославльских призывников отправили служить в Литву, а я очутился в части, расположенной в Средней Азии, в восьми километрах от Самарканда. Это был Краснознаменный кавалерийский полк, преобразованный в мотострелковую дивизию. Тогда всех лошадей отправили в кавкорпуса на Украину. Я еще застал старослужащих кадровиков из бывших кавалеристов. Определили меня в артполк, на должность наводчика сорокапятимиллиметрового орудия.
Насколько кадровая служба была тяжелой? Вообще, как относились в вашей части к новобранцам?
Нормальной была служба. Встретили новобранцев очень хорошо. На батарее служило двое «стариков» из могилевских евреев, был помкомвзвода – белорус Якименко.
А смоленские и белорусские всегда считались почти земляками. Вообще, всех новичков у нас принимали с доброй душой. Я сразу подружился с грузином Думбадзе. Он меня учил петь песни на грузинском языке. Все новобранцы были сыты, обуты, одеты. Что нам было еще тогда надо? Сама служба была нелегкой. Жара, Азия, пока привыкнешь… Помню, как каждое утро нас приводили к речке Даргом, стекавшей с гор. Через реку были натянуты тросы. Так мы были обязаны, держась за эти тросы, находиться в ледяной воде пятнадцать минут. Закаляли нас, одним словом. Пить нам давали мало: флягу – на день. Зато все время кормили соленой рыбой. Пилоток не было, ходили в панамах защитного цвета. Пить воду из арыков нам запрещалось, говорили: мол, сразу и холеру, и дизентерию подхватите. Первые два месяца службы мы учили матчасть пушки и проходили учебный полевой курс новобранца. Стрельбу боевыми снарядами мы проходили только один раз, уже в начале июня.
Вы ощущали приближение войны?
Нам, служившим в Азии, все время говорили, что будет война с Турцией. А друзья мои, служившие в Литве, еще в мае сорок первого присылали письма из Литвы, и все, как один, писали: «Матвей! Скоро – война с немцами! Не поминай лихом, прощай, если что…» Все они погибли в Прибалтике в сорок первом году.