Сидя в коморке, он лихорадочно рассовывал по карманам свои богатства. В правый карман кофты – засаленный шелковый мешочек с перетянутыми завязками, который достался от мамы. В левый – дыхалку, в которой на донышке плескалось немножко раствора. В верхний карман жилетки – последние очки, потому что за очки было особенно страшно, а очки сейчас могут сгоряча и кокнуть. Ашур такой, запросто у него это. В нижний карман жилетки сунул было по привычке ключ, но, подумав, вытащил, и положил на табуретку. Так, теперь шарф на шею. И как же хорошо, что ботинки без завязок, потому что сейчас он ни за что в жизни бы не справился с завязками. Теперь пальто, которое не застегивалось, и… да, пожалуй, и всё.
Кили встал, последний раз окинул взглядом коморку, и побрел в коридор. Шел он сейчас в сторону большой общей комнаты, из которой доносились голоса, и с каждым шагом шел всё медленнее. Потому что отлично слышал, о чем там говорили.
– Ворует он жратву. Вот как пить дать, всеми святыми клянусь, ворует! Вон какое брюхо нажрал, аж пальто не сходится! Все типа худой, худой, а жрет-то в три горла!..
Это Генка, точно.
Кили был готов поклясться, что именно Генка на самом деле и ворует, но Генка – человек, потому он у Ашура на хорошем счету, и, конечно, в любом споре Ашур понятно за кого выступит.
– Да, брюхо преизрядное, – согласился второй голос. Жирный, густой, маслянистый. Как раз Ашур и есть. – Ну и пошел он куда подальше. Вон, слышишь, за дверью торчит? Иди, иди, сука, разговор к тебе будет! Давай, жопой шевели!
Кили покорно вдвинулся в комнату, и остановился на пороге.
– Чё нарядился-то? – ехидно спросил Генка. – Собрался что ли куда?
– Срок прошел… – промямлил Кили. – Мне бы… карточку…
– Решил нас покинуть-кинуть? – прищурился Ашур. – За всю нашу доброту? А что ж еще на пару лет осесть не хочешь? Или мы слишком плохи для тебя?
Он, конечно, издевался. Он, Ашур, был из чистокровных. И двое его младших гермо тоже были из чистокровных. И их три жены – тоже. Такие семьи у властей на хорошем счету. Им даже прикорм-прислугу выделяют. Того же Генку, например. И Кили. И еще кое-кого. Особенно если учесть, чем эта семья занимается.
А занималась семья тем, что работала выживалами. Если кто задолжал, то долг перекупался, и оставшихся с жилой площади выживали Ашуровы гермо, их жены, и почти десяток детей – сам Ашур, ясное дело, не работал, дома сидел.
Из Кили выживалы не получилось. Слишком он был для этого совестлив, застенчив, и робок. Поэтому его держали при доме – подай, убери, принеси, сходи, отвали. В чистые комнаты, к женам, его, конечно, никто не пускал, еще не хватало. Хотя какие они чистые? Те же вши, те же полы земляные. Ну, может, подметено слегка, и занавески разноцветные. Ну и теплее там. А так – тот же клоповник, как и всё Ашурово жилище.
– Не плохи, нет… – забормотал Кили. – Это я плох… Ашур, я правда еду не тащил! А живот – он у меня болит, не знаю, как это так вышло…
– Когда живот болит, он не растет, – наставительно сообщил Ашур. – Живот растет или от детей, или от жратвы. Ты не баба, детей у тебя нет. Значит, жрешь. Так… давай, двигай отсюда. И поживее. А то у меня гости придут, а ты тут ошиваешься не по закону. Пошел вон!