Когда листаешь дневник своего сына и видишь там по всем предметам «двойки» и «тройки», то это как бы и в порядке вещей. Ничего страшного, в принципе. Это лишь «двойки» и «тройки» – у всех так бывало. Даже у тебя самого.
Но когда ты видишь, что только по литературе у сына «4» и «5», это начинает тебя беспокоить. Да, это только «4» и «5», всего лишь цифры, абстракция, но это тебя начинает беспокоить. Потому что не у всех так бывало – так, чтобы по всем предметам «двойки» и «тройки», а по литературе – «четвёрки» да «пятёрки». Не у всех. Только у тебя самого. И именно это тебя напрягает.
Твои собственные школьные годы – это самая серая полоса твоей жизни… Ничего необычного. Наверное, так было у многих: серая личность, на самых задворках школьного актива, всегда смотрящая в парту. Когда эту серую личность вызывают к доске, то она и двух слов связать не может… Стоит и смотрит в пол. Будто все ответы написаны где-то там, меж щелей в оранжевых досках пола.
Когда эту серую личность толстый учитель географии спрашивает на уроке: столица Венесуэлы? Она лишь стоит и молчит, эта личность.
На самом деле она знала столицу Венесуэлы и знала, куда ткнуть пальцем, чтобы получить пятёрку, но… Но очень уж робкой она была, эта серая личность.
Глаза – всегда в пол.
Когда эту серую личность стареющая учительница физики спрашивает: расскажи правило Буравчика? Она лишь молчит. Пусть она, эта серая личность, и знает правило Буравчика, это долбаное правило левой руки, но…
Сама серость, в общем…
Такая же серая, как асфальт в сухую погоду. Такая же серая, как алюминиевая ложка в советской столовой.
Такая же серая, как грязь под твоими ногтями…
И всё бы и шло таким чередом, если однажды у старой Марьи Ивановны – учительницы литературы – не приключился перитонит. Когда содержимое её желудка выплеснулось внутрь брюшной полости, её надолго уложили в больницу, а на должность преподавателя литературы взяли новую учительницу. Молоденькую. Почти молоденькую.
Это с высоты прожитых лет она кажется молоденькой, а тогда для парнишек-девятиклассников она казалась чуть ли не старухой. Ей было всего двадцать девять лет. Её звали Нина Васильевна…
Тогда-то всё и началось.
* * *
Ждёшь, пока жена исчезнет где-нибудь на кухне, заходишь к сыну в комнату и показываешь ему его же дневник, машешь им в воздухе и спрашиваешь: за какие заслуги такие оценки по литературе? В тебе проснулся Цицерон?
Сын несколько неуверенно смотрит на тебя, оторвавшись от монитора компьютера, где его персонажа – варвара с мечом – долбает могучий монстр с огромными когтищами.
– Сочинение хорошо написал, – неуверенно отвечает он, украдкой бросая взгляд на монитор, где его персонажа мутузят остервенелые твари подземелий.
– На какую тему? – спрашиваешь ты, продолжая держать дневник перед его лицом.
Сын смотрит на тебя как-то нерешительно. Он всегда так смотрит, но сейчас будто бы по-особому… Или просто это у тебя паранойя.
– О Некрасове… "Кому на Руси жить хорошо?", – тихо говорит сын и опять косится на монитор, где орды монстров уже почти втоптали его варвара в землю, отобрав всю энергию.
Тогда ты присаживаешься на диван, кладёшь дневник рядом и уже более спокойным тоном спрашиваешь: Почему с другими предметами так плохо? Когда подтянешься?