Она вошла в зал и осмотрелась. Все выглядело как обычно, как каждый четверг, когда она приходила в этот ночной клуб. Всегда приходила, несмотря на болезни и неприятности, плохую погоду или пробки. Лишь нездоровье кого-либо из двоих детей могло ей помешать. И если такое случалось, неизвестно, что больше тревожило ее: страх за ребенка или непонятное сосущее беспокойство, желание поскорее оторваться от привязи и любой ценой обрести свободу.
Она была больна, совершенно больна, осознала и приняла этот факт, и теперь тщательно скрывала от окружающих.
Все началось давно, кажется, вечность прошла, а не шесть месяцев. И если сложить вместе выступления, на которых она побывала, то получится 48 часов полновесного счастья.
Она старалась не думать, что было бы, и как обеднела ее жизнь, если б однажды знакомые не привели ее в клуб посмотреть шоу. О, боже! Как она была недовольна. Шоу? От этого слова так и тянет пошлостью. К тому же ради чего после тяжелого дня ее вытащили из дома, оторвали от телевизора и уютного банного халата? Что нового можно увидеть на тридцатом году жизни в Москве? Да и шоу-то никакого не было, так, легкий номерок на пятнадцать минут, не больше, но вся ее жизнь оказалась перевернута. Стало невозможно дышать, есть, спать, не грезя постоянно об одном и том же – о следующем четверге.
Официант проводил ее в зал и нашел место рядом со сценой.
В этот раз рядом, а бывало, она садилась куда придется – это не имело никакого значения, потому что ОН всегда находил ее взглядом, где бы она ни сидела.
Поначалу она думала, ей только кажется, будто маска смотрит на нее. Захваченная атмосферой праздника, жизни, бурлящей на сцене, она была почти уверена, что и официанты, и гости замечают ее, следят за ней, многозначительно переглядываются. Конечно, позже ощущение необычности проходило, и она убеждалась, что и люди заняты собой и официантам нет дела ни до чего, кроме работы, но лишь до того момента, пока не появлялся ОН.
Никто не мог оставаться равнодушным, глядя на него. Официанты застывали у колонн, зрители ничего не заказывали, пьяные трезвели, а те, кто были трезвы, надирались сразу же после номера. Женщины вздыхали от страсти, мужчины – от зависти. Его же глаза всегда отыскивали ее в зале, следили за ней, реагировали на любое движение, настроение. Своим танцем он разговаривал с ней, хуже того – он ее соблазнял! Но в этом-то и была прелесть. Его выступление всегда было немного чересчур: агрессивнее, эротичнее, откровеннее, чем просто ухаживание. Женщины облизывали пересохшие губы, ерзали на стульях. Потели их ладони, подмышки, промежности. Мужчины же, поначалу недоверчивые к публичному порыву раздеть их дам, постепенно зверели и доходили даже до ненависти, если Арлекин был уж совсем откровенен. Их челюсти плотно сжимались, на скулах вырастали желваки, а кулаки сами собой непроизвольно готовились к бою.
Искушение – какое сладкое слово. Военные действия, пленение, ультиматум, надежда на спасение, отринутая со страхом и, наконец, полная капитуляция, жизнь полная иллюзий, богатство альтернативы там, где ее нет и быть не может, яркие краски, специи и пряности – вот что такое его танец.
Это была их тайна, с тех самых пор, как она пришла сюда одна.