⇚ На страницу книги

Читать Горячий декабрь

Шрифт
Интервал

Пролог

Коляска, запряжённая парой холеных, высоких коней, миновала заставу. Караульный опустил полосатый шлагбаум. Все! Петербург остался позади. Предрассветное осеннее небо едва подёрнулось зарей, гася звезды. Сумрачный лес обступил дорогу. Звонкий цокот копыт по брусчатке сменился глухим топотом по грунтовой дороге. Широкоплечий кучер в высоком картузе, с густой окладистой бородой правил уверенно, иногда лихо посвистывая. Фонарь, висевший рядом с ним на облучке, едва освещал дорогу, но кучер был умелым: рука твёрдая, глаз острый. Коляска катила ровно по колее, слегка покачиваясь на ухабах. Рессоры жалобно поскрипывали. Бубенчик звякал уныло, потерянно.

В коляске с откинутым верхом сидел человек, кутаясь в дорожный плащ, и, казалось, дремал. За экипажем следовали двое верховых казаков в голубых лейб-мундирах. На боку сабли, за спиной пики.

Вдруг пассажир встрепенулся и попросил кучера остановиться. Тот натянул вожжи. Лошади недовольно захрапели. Коляска встала. Казаки попридержали коней. Пассажир медленно поднялся и сошёл на землю. Устремил взгляд к тёмному небу, где белёсым штришком обозначилась комета.

Он был высок и статен. Осанка благородная. Движения плавные. Что-то шептал: то ли размышлял вслух, то ли молился. Стоял долго, не отрывая взора от кометы.

– Ваше величество, Александр Павлович, – несмело пробасил кучер. – Лошадки остынут.

– Погоди, Илья, – попросил человек. Голос его прозвучал с нотками грусти. – Разве не понимаешь, возможно, я больше не вернусь сюда. Дай насладиться последними минутами.

– Господь с вами! – недовольно пробурчал кучер, снял картуз и перекрестился. – Что вы такое говорите?

– Видишь, как комета хвост распушила?

– Знатно. Словно жар птица, – согласился кучер.

– Знаешь, к чему сие знамение небесное? – Он вздохнул. – Бедствия она несёт и горести. Если так угодно Богу, значит – тому и быть!

Он решительно повернулся и взошёл в коляску.

– Трогай!

Беседа за чашечкой кофе

В кондитерскую «Вольфа и Беранже» вошёл статный господин лет тридцати. Одет он был на английский манер: дорогой длинный плащ каррик горохового цвета; на голове новый атласный, чёрный боливар; ноги в мягких остроносых ботиночках с маленькими медными пряжками. Впрочем, вид его был обыкновенный для Петербурга. Многие молодые щёголи нынче носили английские плащи и атласные боливары. Стрижка короткая, по последней моде, так же, английской. Небольшие аккуратные черные усики; круглое, тщательно выбритое лицо с полными губами, прямой нос. Взгляд, казалось, безразличный, отвлечённый, но глаза внимательные. В руках, затянутых в коричневые кожаные перчатки, он держал трость с медным круглым набалдашником.

Господин с благоговением втянул носом аромат крепчайшего кофе и свежих, только что выпеченных, булок. Швейцар в зелёном фраке подскочил к нему и услужливо принял шляпу, перчатки и плащ. Пригласил пройти в чайный зал. Оправив песочного цвета сюртук из хорошего английского сукна с двумя рядами блестящих пуговиц, господин прошествовал в просторное помещение с небольшими столиками на четыре персоны, устланными бархатными скатертями болотного, спокойного оттенка. Прилавок у дальней стены был заставлен коробочками с чаем, кофе и конфетами. На отдельном столике лежали свежие журналы и газеты. В столь ранний час в зале сидел лишь один посетитель, уткнувшись в газету. Молодой, элегантный, хорошо одетый. Иногда его рука нащупывала чашечку с чаем и подносила ко рту.