В сущности, это утро ничем не отличалось от всех остальных. Может быть, оно было немного прохладнее, чем обычно, но приехавшие отдыхать люди, не обращая внимания на легкий, как паутина, прерывистый дождь, энергично приступили к своему курортному расписанию: кто-то тяжелой посапывающей рысцой бежал по дорожке, кто-то бойко катил на велосипеде, свесив по обе стороны седла излишки с трудом втиснутой в эластичные трусы плоти, а два говорливых пенсионера, не прекращая начатого вчера разговора, медленно входили в океан, задиристо хлопая себя руками по усыпанным желтовато-горчичными пятнами лопаткам.
В большом, старой постройки доме, ступени которого спускались к воде, пышная, как слоеный торт, белокурая полька, прожившая в Америке не меньше тридцати лет, но до сих пор говорящая с сильным и твердым польским акцентом, устроила пансионат для стариков из России и Восточной Европы: комнаты сдавала недорого, кормила вкусно, постельное белье меняла часто, все у нее было вычищенным, все хрустело и блистало, потому что полька любила исключительно белый цвет: подушки, покрывала, абажуры на настольных лампах, коврики, полотенца. По-русски она говорила неохотно, но в июле появилась в пансионате русская горничная Сусанна – худая, длинноногая, с рыжими волосами, размашисто и ярко накрашенная. Красота ее была какой-то беспокойной, вспыхивающей, потому что, когда Сусанна входила в комнату, неся тяжелый поднос с посудой или толкая перед собой неуклюжий пылесос, воздух, и без того яркий от океанского солнца, вдруг словно бы загорался там, где появлялось ее лицо с напряженно сжатыми губами и бирюзовым взглядом. Старикам Сусанна очень нравилась, они шутили с ней и все норовили невзначай дотронуться до ее локтя или талии. Жены их, сгорбленные старухи, сначала злились и даже одергивали своих дряхлых весельчаков, но в конце концов притерпелись и стали относиться к синеглазой неулыбчивой горничной философски: что ж, и мы были не хуже, вот, пожалуйста, это вот я на карточке, вот, слева, пожалуйста, сорок второй год…
Утром, о котором идет речь, Сусанна на завтраке не появилась, и кофе разливала сама хозяйка, хмурая от того, что ей пришлось так рано подняться. На вопрос, где же «наша Сусанночка», хозяйка ответила уклончиво, махнув легкой и вздутой, как пышка, рукой в сторону двери.
– Молоденькая, пусть погуляет, – лицемерно, накрашенными, искривленными ртами зашептались старухи. – Не все же с нами, со старьем, сидеть, пусть погуляет!
Итак, приближался полдень, дождя уже не было, птицы пели в небе, светились своими призрачными парусами яхты на горизонте, и сладко пахло шиповником, розовым и темно-красным, кусты которого бросали на песок пестрые вздрагивающие тени. В половине десятого из глубины спокойного белого дома на берег, на кроткие затылки отдыхающих, обрушился то ли женский, то ли, может быть, детский – настолько он был жалок и беспомощен – крик. Старики испуганно переглянулись, и один из них, питерский невропатолог в прошлом, а сейчас просто восьмидесятилетний, почти ослепший человек, сказал:
– Сусанна! Наша Сусанночка.
– Да что такое? Что могло случиться? И зачем же так кричать? – всполошились бестолковые старики, покрываясь гусиной кожей и втягивая головы в узкие плечи. – Может быть, обожглась чем-то? Знаете, несла горячее…