Ты знаешь, что ничего не сможешь изменить.
НИЧЕГО.
Чтобы ты не сделала.
Куда бы не бежала.
Как бы не сопротивлялась.
Тебя преследуют, окружают со всех сторон, загоняют в ловушку, как какого-то зверька, а потом…
А потом всегда один и тот же финал – предсказуемый и неизменный, повторяющийся раз за разом.
Ужас, который охватывает уже в первые минуты побега, и который с каждым твоим очередным шагом только нарастает всё больше и больше.
Боль, которую ты ощущаешь с первым укусом.
Слёзы, которые ты каждый раз пытаешься скрыть, только бы не давать ещё один повод для радости преследователю.
Никогда и ничего не меняется в этой схеме вот уже как два месяца.
Хотя, нет, вру. Меняется. Число шрамов на моём теле. В зависимости от настроения - не твоего, естественно – их количество колеблется от одного-двух до пяти-шести, а то и больше.
Так что… Всё, как и всегда.
Какие бы данные не заложи в уравнение, после знака «равно» результат будет один и тот же.
Тогда, что же, чёрт побери, заставляет меня из раза в раз совершать одну и ту же ошибку?!
Ведь знаешь же – твоё сопротивление доставляет этому зверю только удовольствие. Он кайфует от того, что ты пытаешься что-то изменить.
Протестуешь.
Пытаешься скрыться.
Борешься.
Давишься своим криком, лишь бы не дать ему вырваться наружу.
Впрочем, это ещё одна моя ошибка. Прекрасно знаю, что он и делает всё это, лишь бы хоть раз услышать мой крик боли. Словно, это знак того, что я сдалась, уступила, признала его власть и авторитет, прогнулась под него.
Не знаю, что заставляет меня так себя вести, протестовать из раза в раз...
Люся после этих «пробежек», сидя возле моей кровати и успокаивающе поглаживая мою руку, всегда ругается и ворчит:
- Идиотка! Дурочка! Ну, вот зачем ты это делаешь?! Дай уже ему, что он хочет!
Она прячет от меня лицо, пытаясь скрыть слёзы.
- Ненавижу оборотней! – вырывается у меня. Причем, злобно и с такой лютой ненавистью, что самой противно становится.
Противно от того, что двадцать лет любить и считать их своей семьей, а за каких-то два месяца поменять своё мнение и в данную секунду чувствовать прямо противоположное.
Противно от того, что из-за одного зверя – и в прямом, и в переносном смысле – я теперь не могу чувствовать себя в безопасности рядом с такими же, как и он.
Морщусь от своих слов, понимая, что могла обидеть самого родного и близкого для меня человека.
Слава богу, она всё понимает без моих оправданий. Лишь печально и с жалостью смотрит на меня.
- Знаю, - с грустью и шепотом произносит Люся. В глазах ни грамма осуждения или обиды.
- Когда приём? – интересуюсь, резко меняя тему.
- Через неделю.
- ОН точно будет? – страх, что что-то может пойти не так, заставляет задать этот вопрос хрипло и с надрывом.
- Должен быть. Мне пообещали, что сделают всё, чтобы на этом приёме появился не его брат, а именно ОН.
- А если цена будет больше, чем у нас есть в заначке?
- Тогда на кон придётся ставить, сама знаешь, какую информацию, - Люся не стала говорить, какую именно, потому что мы, хоть и находились наедине в закрытой комнате, но опасение, что нас могут подслушивать, всё равно присутствовало всегда.
- Я против, - даже отрицательно качаю головой в знак протеста.