… А еще через пару километров за Дунайским проспектом, "Вольво" обошло джип и, подставив свой фаркоп, заставило Петра Павловича снизить скорость до сорока километров. "Вольво" не позволяло себя обойти и Петр Павлович, шепотом матерясь, повернул голову к сыну.
– Врезать ему с маху, чтобы убрался или колеса может из "Перуна" пробить?
– Колеса. Зачем машину увечить?– Михаил, сидящий рядом с ним, опустил стекло и прицелился в дергающийся впереди автомобиль, но выстрелить не успел, так как справа его опередили, причем сразу с трех точек по джипу выстрелили из переносных компактных гранатометов. Три выстрела, выдали в черноту ночи, три снопа пламени почти одновременно и три попадания – практически в упор, подбросили джип, одновременно переворачивая и разрывая на куски…
Последняя мысль, мелькнувшая в голове Михаила, прежде чем он, разрываемый тысячей оттенков болей выпал из реальности, с ее крутыми и непредсказуемыми поворотами, была совершенно запоздалой, хоть и совершенно бесспорной.– " Попали, как пацаны сопливые, блин". Он даже, кажется, успел выкрикнуть последнее слово, уже захлебываясь этим криком, но три яркие вспышки, чередующиеся одна за другой, в доли секунд, трижды исполосовали его тело миллионом мельчайших осколков, гася сознание и вышвыривая кровавым облаком в чернильную ночь. Ночь без конца и края, растеклась над всей Землей, выползла в космос и окутала Вселенную. Она гасила Галактики, ползла чернильным пятном, заполняя бесконечную пустоту, и Михаил растекался вместе с ней, ощущая себя неразрывным целым с этой субстанцией, которую он назвал поспешно "ночью", и которая на самом деле была чем-то совсем другим. Чем-то окончательным, как та сила, что должна в конце времен "свернуть небо как свиток" вместе со звездами, Луной и Солнцем. Декорации, отслужившее свое время, Творец, убирал с легкостью театрального декоратора и Михаил, забыв о том, что только что был болезненно убит, затаив дыхание, наблюдал, как это происходит. Гасли звезды, как огни большого города, засыпающего и на их месте появлялось чернильное пятно, фиолетово-багряное. На миг высветив очередной "прибранный уголок", будто демонстрируя кому-то качество выполненной работы, а затем мигнув вполне обыденно, затухало. Михаил вертел головой и всюду наблюдал ту же картину. Будто звезды ждали его взгляда, чтобы тут же погаснуть, тихо и навсегда,– "Они гаснут, потому что я на них смотрю",– подумал он и, ему стало жаль эту бриллиантовую россыпь, воспетую тысячами поэтов всех времен и народов,– "Не смотри!"– приказал он сам себе и зажмурился. Зажмурился изо всех сил, стиснув зубы и кулаки. И ночь пропала, стало просто темно и в этой темноте, он увидел лицо. Очень неясно вначале просматривавшееся, оно приближалось и став обычного размера, стало узнаваемо. Это была физиономия Ванюши, конопатая, курносая, родная.
– Привет, корефан. Чего прижмурился?– расплылась физиономия в улыбке и подмигнула синим глазом.
– Это что?– спросил Михаил в ответ и голос его прозвучал глухо как в подземелье.– Где мы?
– В пирамиде, которую вы "мазаришарифкой" окрестили,– ответил Ванюша, перестав улыбаться и вздыхая.
– Почему темно и звезды гаснут?
– Побочный эффект. Бывает и хуже, когда организм на молекулы рассыпается, а потом опять в одно целое его собирать приходится,– опять, вполне будничным голосом, объяснил Ванюша.– Открывай глаза уже,-