Холодный ветер – эта погода, ниспосланная на землю сатаной; что может быть хуже для живого человека, чем пронизывающие потоки, от которых не спрятаться? Морозная ночь, метель танцует темный танец по заледенелому берегу Ладожского озера; минус двенадцать, хоть и весна; март одна тысяча девятьсот сорок второго года. Человек двадцать сбилось в кучку около полуторки; машина едва жива, она такая же, как и люди, стоящие рядом. Все ждут, когда шофер и молоденький солдатик выгрузят мешки с мукой; сейчас бы наброситься, разорвать мешок, наесться этой муки прямо тут, да только нет сил. Нет сил пройти хотя бы несколько шагов, а ведь скоро придется забираться в кузов. Вдруг пассажирам повезет и машина доедет до того берега? Может быть, они все-таки останутся живы?
Несколько девушек, больше похожих на подростков; одна из них совсем ребенок, на безжизненном лице большие карие глаза. Она стоит чуть поодаль от остальных пассажиров, поверх ее изодранного зимнего пальто намотан яркий платок; блестящая зелень и темный вишневый причудливо переплелись в непривычном орнаменте. Такой платок не к месту теперь, он красивый и слишком тонкий; сейчас бы лучше серый пуховый из бабушкиного шкафа. Рядом двое пожилых мужчин, чуть дальше десяток мальчишек, одетых в солдатские бушлаты; рукава почти волочатся по земле. Последняя группа – высокая женщина и двое детей; шофер проносил мимо нее мешки и случайно толкнул краем ноши. Женщина удержалась, из-под старой мужской шапки выбилась прядь густых черных волос. Надо же – красивая, подумал водитель, и тут же пронеслась мысль: как странно думать об этом теперь, когда не знаешь, доживешь ли до утра; и вообще, когда закончится эта беспощадная война, никто не знает.
Ветер, ветер гуляет по безжизненному, промерзшему на сто лет вперед пространству.
Загружались медленно, солдатик ругался: светлеет же скоро, что копошимся?
Он стоял в кузове грузовика и затаскивал чуть живых пассажиров наверх; люди валились прямо на деревянные доски, потом подползали к бортикам и старались сесть друг к другу как можно теснее. Так безопаснее – ни крыши, ни боковых дверей в кабине шофера; если что, есть шанс выпрыгнуть, а также есть вероятность не замерзнуть окончательно по пути. Ветер проникает всюду и не жалеет измученных голодом людей.
Уже тронулись, последние в колонне; тут солдатик заметил одного из мальчишек – тот сидел за деревом в метре от берега; солдатик спрыгнул с машины – да только зря, ребенок умер. В дороге наверняка еще кто-нибудь помрет, так что нечего тратить время.
Ехали долго; колея размыта и снова прихвачена ночным морозом, тонкая наледь на поверхности громко трещит; через сто метров впереди такая же полуторка; ее еле видно, и слава богу – значит, пока еще едет. Солдатик периодически вглядывается в темноту ночного неба и прислушивается к любому постороннему звуку. На обочинах через каждый километр – пункт обогрева, кипяток и девушка в теплой военной шинели. Первые два часа водитель не останавливается, упорно едет вперед. Наконец, притормозили, чтобы сходить за горячим; сонная женщина разлила воду в железные кружки, а потом увидела кучу детей в кузове; она достала полбуханки хлеба и раздала каждому по маленькому кусочку.