Алоис-младший – вор и отщепенец вышел из ворот тюрьмы городка Зальцбург в очередной раз в конце июня 1905-го.
Отсидев и искупив свою вину перед казной, он оказался за стенами тюрьмы в полдень, который встретил его порывистым ветром и проливным дождем. Гроза грохотала над Зальцбургом, и Алоис припустил бегом к ближайшей подворотне. Влетев в проходной двор и тряся головой, он столкнулся с двумя монахами, которые спрятались здесь от грозы вместе с лошадьми. Черноризцев Алоис особенно не почитал, но они были первыми, кто встретился ему на свободе и он приветливо с ними поздоровался. Последние пять суток заключения Алоис провел в карцере за совершенно незначительную провинность. Споткнувшись, он опрокинул миску баланды на форменные брюки надзирателя Фрица и тот, схватив его за шиворот, пинками сопроводил туда, изрыгая проклятья. Поэтому, неделю почти не общавшийся с людьми, Алоис жаждал, поговорить.
– Добрый день. Ну и погодка. Разверзлись хляби небесные, как во времена потопа Ноева,– продемонстрировал он некоторое знание священного писания.
– Добрый день. Вы, я вижу, прямо из тюрьмы? – откликнулся один из монахов.
– Да,– помрачнел Алоис.– Будь она проклята. Ни за что посадили. Невинно страдал за других. Свалили на меня, а я и ни причем, господа. Им лишь бы посадить,– сделал он вечный вывод, который приходит в голову всем осужденным, во всех тюрьмах, во все века.– Три года, господа. Меня зовут Алоисом. До заключения работал официантом и помощником повара в здешнем ресторанчике.– «У Карла».
– Михаэль и Серж,– представились монахи.– Вернетесь в родное заведение?
– Эх. Карл этот и посадил. Заявил, что я у него украл столовое серебро. А «фараоны» сразу, хвать. Слушать не стали, в суд поволокли. И ведь не нашли у меня это серебро, а все равно поверили этому мерзавцу. Потому что кто он и кто я? Да и сидел я уже один раз за кражу, так что не примет он меня на работу,– резонно прикинул свои шансы Алоис-младший.
На Алоиса-старшего он был совершенно не похож. Усы и бакенбарды не носил и вообще был выбрит налысо. Голова его, без головного убора, была похожа на отполированный подошвами булыжник, такая же темная от загара и квадратная. Очевидно, администрация тюремная не позволяла заключенным бездельничать и выводила трудиться на свежий воздух, куда-нибудь на каменоломни.
Лицо Алоиса, загорелое и продубевшее на всех тюремных ветрах, носатое, с тонкими губами и с глазами, близко посаженными к переносице, выражало сейчас искреннюю озабоченность собственной судьбой.
– Мы вам сочувствуем, господин Алоис. А родные и близкие, они-то каким-нибудь образом могут помочь вам начать новую жизнь?– один из монахов проявил явное участие к бывшему зэку.
– Как же. Они помогут. Держи карман шире. Папаша-то мой приказал долго жить и ничего не оставил. Даже не упомянул в завещании мерзавец. Мачеха в тюрягу письмецо, стерва прислала, известив о его кончине. Но это она, чтобы я не приперся после отсидки и денег у нее не просил. Дескать, знать тебя не знаем, а батюшка твой загнулся и ничего не оставил на память. Да я с голоду буду подыхать под их забором, а они сухарь не швырнут – негодяи. Вся семейка такая. Братец Адольф мелкий еще, но уже отъявленный мерзавец. Его в школе Волком дразнят. Это в 16-ть лет. Что из него вырастет? Уже подлец и негодяй,– пригорюнился Алоис.