Мои девочки… Как они там без меня? Кто им заплетает косички, завязывает бантики, водит на прогулку?
Люди жестокие… Они думают, если девочка перестала дышать и не слышно стука ее маленького чистого сердечка, значит, она умерла, значит, ее нет. Бред! Мои малышки продолжают жить, на радость своему папочке.
О, Боже, начинается! Снова этот свет прожектором бьет в глаза и сводит меня с ума.
Люблю сумерки. Они успокаивают и умиротворяют. Ночь приносит тишину, в которой я обретаю покой и своих дочерей. Только ночью я могу быть самим собой и думать о моих дорогих дочурках: хрупкой белокурой Лике, рыжеволосой кудряшке Нине, смуглолицей брюнеточке Рае. Мои любимые малышки! Как вы там?!
– Макаланов, как спалось?
Этот долговязый извращенец каждое утро задает один и тот же вопрос.
Сейчас мой выход.
– Отлично, доктор, – я демонстративно бодро потягиваюсь в казенной постели.
Конечно, тридцатилетний Петр Иванович – самый настоящий извращенец. Разве можно, будучи нормальным человеком, работать в дурдоме? Всю свою сознательную жизнь проводить среди психов, мнить, что понимаешь их и делаешь все необходимое, чтобы придуркам стало лучше.
Глупость! Кто может знать, что лучше для идиота, кроме самого идиота?
Мне нужны были только мои милые девочки, я любил их, заботился о них. Кому это могло помешать или навредить? Нет же! Налетели, словно ястребы, набросились, скрутили, притащили в этот Богом забытый дом. Шесть лет издевались, дрессировали, а сейчас думают, что вылечили и готовят к выписке. Ну-ну!
– Степан, у тебя сегодня в 11—30 судебно-психиатрическая экспертиза. Будем готовить заключение, чтобы перевести на домашнее долечивание. Дома оно веселее, однозначно. Ты готов?
– Я доктор, как пионер, всегда готов!
– Мне будет тебя не хватать… честно, – Петр Иванович трогательно поправил очки на близоруком лице и смачно ткнул иголку шприца в мою тощую задницу.
Вот лицемер.
Сегодня снова будут задавать дурацкие вопросы, в надежде услышать на них правильные, по их мнению, ответы.
Этим горе-психиатрам никогда не понять многомерности окружающего мира, его бесконечной непостижимости. Только некоторые из них к концу своей трудовой деятельности набираются необходимых знаний. Но именно в тот момент, когда они начинают по-настоящему понимать своих пациентов, им нужно уходить. Ибо они становятся одними из нас.
Должны уходить… но они не уходят. Всеми фибрами цепляются за свои рабочие места, готовы переходить на менее престижные и менее оплачиваемые должности, лишь бы быть в своем кругу, среди своих. Там, за стенами этого дома, они одиноки и не поняты. Семьи нет, часто нет детей. Здесь их семья, здесь их дом, здесь их дети. И, как правило, из дурдома выносят седовласых господ только вперед ногами.
А эти неудачники амбалы-санитары, на которых можно землю пахать! Прошло целых четыре года, прежде чем я понял, что лучше повиноваться, притворяться, подстраиваться, чем попадать в их шершавые грязные лапы.
– И я буду скучать по вам, Петр Иванович.
Пускай потешит себя мыслью, что нравится мне. Дурак очкастый.