В лесу шли двое, вернее, взрослый вёл за руку подростка, почти мальчишку. Высокий, худощавый ведун Остромысл шагал целенаправленно, его фигура выдавала немалую опытность в таких походах, а паренёк плёлся, часто спотыкаясь. Северное солнце уже скрылось за кронами сосен, в бору сгущались тени, но юному Гориславу стоило поднять взгляд к светлому пронзительно синему небу, чтобы с облегчением убедиться, что день не окончен, впереди ещё много времени до наступления темноты. Ему не улыбалось оказаться в лесу ночью, да и вся прогулка в целом не вызывала восторга.
Особенно не нравилось Горику, что его нежелание отправиться на лесную прогулку не волновало даже маму. Не то, что его никогда не пытались заставить делать что-то, чего он делать не хотел, редко, но такие вещи случались. Работами по хозяйству обременяли несильно, паренёк сам всегда охотно помогал старшим, понимая, что близким спокойнее, когда он в поле зрения.
В селе Горислава несколько раз пробовали бить знакомые мальчишки, но драться он не стал – три раза ему удавалось убежать, а два раза его всё-таки чувствительно отбуцкали и поваляли по земле. В каждом случае он тут же жаловался старшим братцам, и они, не вдаваясь в несущественные детали, типа «за что?», безжалостно карали обидчиков.
Жили в селе и такие ребята, которые, не смотря на неизбежность расплаты, сразу распускали руки, их приходилось дразнить с безопасного расстояния, лучше всего с возвышения, например, со своего забора – так в случае опасности легче всего удрать. Большинство же других ребят перестали с ним не только играть, но и разговаривать.
Братья Добрыня, Пересвет и Бронислав как-то влиять или воспитывать не пытались, поскольку были ему неродные, сводные. Не смотря на это, или именно поэтому, в младшеньком Горике души не чаяли, во всём ему потакали, любой его поступок восторженно одобряли, а «невинные шалости» вызывали лишь добродушные улыбки.
Лишь сестрица Лана, тоже неродная, но самая любимая, удерживала его от совсем уже неприличных проказ. Играть с девчонками Горик считал для себя зазорным, но никогда не упускал случая поболтать, а её всегда огорчали его проделки – проказнику приходилось с этим считаться.
Когда его проделки всё-таки заходили за грань приличий, все проблемы со взрослыми односельчанами решал дядя Владислав, вообще-то, отчим, но действительно дядя, старший брат погибшего отца.
Здоровенному, суровому кузнецу очень важно, чтобы пасынок не чувствовал себя чужим, неродным в их большой семье, Горислав рано это смекнул и постоянно пытался определить границы снисходительности отчима. Паренёк уже терялся в попытках представить, что же ему такого ещё сотворить, чтобы тятька пусть не наказал, хотя бы повысил на него голос!
В самых крайних случаях Всеволод кротко просил Дану, маму Горика, поговорить с сыном. Такие разговоры для него и впрямь сущее наказание – мама всегда называла его поступки своими именами, а ему самому давала вполне заслуженные характеристики – оболтус, трус, подлец и подлиза.
В душе Горислав с ней, конечно же, не соглашался, но не перечил, скромно снося заслуженный выговор, поскольку понимал, что сам он вовсе не пуп земли, попросту пустое место, а центром вселенной является мама, вторая жена могучего Владислава.