– Придётся тебе, сын, идти в батраки, – вздохнула мать и, обречённо согнув плечи, присела на край табурета, сложив на коленях натруженные руки.
– Схожу, – ответил тот, стоя у порога и глядя в пол. Он только что принёс дров и собирался снова идти на улицу. – Мы уже с Санькой сговорились.
Конечно, идти не хотелось: далеко, боязно. И Стёпка отчаянно трусил, несмотря на свои почти пятнадцать лет. Но что делать?
Отец был на фронте, а они вернулись прошлой осенью из эвакуации в свою деревню – тощие, голодные, изрядно пообносившиеся – и обнаружили, что их схрон раскопан и всё спрятанное украдено.
Свои шерстили – вот, что обидно.
В семье пять голодных детских ртов и мать, тоже шатающаяся от голода. Стёпка – старший. Он худ до прозрачности, но жилист. Пока батьки нет, он в семье за старшего.
Осенью успели, посеяли клин озимой ржи, и поле (слава Богу!) цело. Стёпка уже бегал – смотрел. Но зелёные всходы, радующие глаз, не могут кормить семью весну и лето, да и на зиму урожая – кот наплакал, а другой еды нет.
Значит, и выхода нет: надо идти в Литву наниматься в батраки за еду и какой-никакой заработок. А идти, кроме него, некому: малых не пошлёшь, мамку – тем более. Пропадут они без неё.
Шурка Минченков – ровесник и друг закадычный. Обсудили они ситуацию и решили идти на пару – всё не так страшно.
От их деревни Гласково до станции Рудня больше ста километров – и всё пешком. Ох, и далеко.
Стёпка знает – он ходил: носил вместе с бабами и такими же подростками, как сам, зерно посевное со станции в колхоз. Им-то хоть по полпуда сыпали, а бабы по пуду пёрли. Все ноги сбили, пока дошли.
И теперь вот снова идти, через ту же Рудню и дальше, а одежонки приличной нет. И не только приличной – считай, что и никакой нет.
Апрель на Смоленщине бывает разным, но, даже если он очень тёплый, ночью всё равно знобко, а в начале мая жди возвратных холодов. По утрам и заморозки ещё будут, а он босой.
Стёпка вздохнул, мать жалостливо глянула на сына, да делать-то нечего, сказала только:
– Ты пальто моё возьми. Хоть и вытерлось всё, и подкладки нет, а всё ж одёжина.
Старые домотканые портки да рубаха, мамкино пальто (один верх) да торба пустая за плечами – вот и все сборы.
Три дня шли ребята до станции. По утрам ноги коченели, но днём было тепло, отогревались, так что парни не унывали.
Перед самым Стёпкиным уходом зашёл к ним в хату сосед, пообещал похлопотать о корове.
Была у них коровёнка до войны, кормилица, да солдаты забрали в войну тихонько. Всем справки давали, что скот конфисковывают на нужды фронта, а у них украли – и поминай как звали.