Скучная история
1
Ах ты, горе-злосчастье, мне на долю
ох какое крученое досталось
да верчёное, сука, непростое!
Ты в семи солях, горе, натиралось,
ты в семи водах, горе, кипятилось,
на семи ветрах, горе, продувалось.
А и жить без тебя мне невозможно,
а с тобою меня со свету гонят.
2
А мне, молодцу, на чужой сторонке
потихоньку жилось, не голодалось;
при кладбище сторожка, подносили
ради праздника, ради поминанья,
а подкрась где забор, поправь маленько –
вот и выйдет доход уже не стыдный;
кое-что я откладывал на книги.
3
Да, я с детства учен науке книжной,
оттого и болит башка, кружится,
оттого и глаза я измозолил
о листы – желтизну их, старость, ломкость.
О божественном редко увлекался,
а все больше стихи: Тредиаковский,
Сумароков, Державин или дальше –
Кантемир и силлабики древнее.
4
Вот так пропасть с людьми и начиналась.
Им смешон я, а мне смерть с ними скучно –
я всегда удивлялся, как попали
мы в одни времена… и кто здесь лишний…
Вероятно, они: вся их убогость!
Кто бы мог в моем образе надменность
заподозрить! А я надменный очень.
Сколько яду под сердцем! Им, подспудным,
и писал, меня не публиковали…
Ненавидел страну, народ, эпоху!
5
Думы думал, мечтательно шатался
по кладбИщу – а что, тут тоже люди.
Я заглядывался на камни, даты,
я себя представлял с такими вместе
в разговорах, в делах, в эпохах лучше,
я прикидывал даты, чтоб побольше
их разлет. Я устроился работать:
сторожить, выдавать метелки, грабли.
Если жертвовать, то не интеллектом.
6
А церковным вином со мной делился
Питирим-отец из ближайшей церкви –
тоже червь наш, кладбищенский, приятель
упокойников, в небесах радетель
за их путь беспрепятственный к вершинам.
Я еще ничего, а он запойный:
что кагор ему? – Тлен! Он больше водку,
мне пол-ящика: "На, брат, упивайся.
А башка если утром как дом скорби,
то так Бог по грехам твоим отмерил".
О чем только с попом не говорили!
7
А что женщины? Мой немногий опыт
ран особых на сердце не оставил.
Так, чтоб только яснее представлялись
по ночам мне видения такие,
что уснувшую душу будоражат,
те, что пачкают руку, сон и простынь,
вдохновляют на лирику поэта, –
а вещественность мало удавалась.
8
Я гулял по кладбищенским аллеям,
о любви женской тихо сочиняя,
и казалось, что мысль моя не только
подбирает слова, на рифмы нижет,
но покойниц немногих беспокоит –
тех, кого б я любил, будь они живы.
А сейчас что? Не те же ли чту чувства
в глубине души? Может, только чище!
9
Девы, женщины, тут вы после смерти
так лежмя и лежите, меня ждете;
думы только о вас сейчас и ночью,
вашу смерть я, ваш друг, благословляю:
все другие, живые, за забором,
мне чужды, им чудак не интересен,
полоумный кладбищенский философ,
а вы тут не измените-сбежите.
10
Сколько вас тут, красавиц, девиц, умниц,
и с характером каждая особым!
Уяснить чтоб, опору дать для мысли,
я ищу по кладбищенским архивам,
я приходские книги изучаю,
я додумываю, где глухо, пусто,
я о каждой всю жизнь подробно знаю,
как никто вас не знал тогда… до смерти.
11
Фотографию каждую на камне
тряпкой, ветошкой нежно протираю,
имена дорогие повторяю.
Спите, спите до радостного утра!
Вот тогда мы пройдемся с вами вместе
до ворот, чтоб наружу путь обратный
в мир живых, и оставите меня, и,
погуляв день-другой, ко мне вернетесь,