⇚ На страницу книги

Читать Всешутейший собор. Смеховая культура царской России

Шрифт
Интервал

В оформлении переплета использована картина В.И. Сурикова «Большой маскарад в 1772 году на улицах Москвы с участием Петра I и князя-кесаря И.Ф. Ромодановского» из собраний Русского музея


© Л.И. Бердников, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

Шуты

Кровавый скоморох

Иван Грозный

«Он мучитель в жизни и в своих писаниях, действующий в них так же, как актер с элементами скоморошества», – так характеризовал академик Д.С. Лихачев царя Московского Ивана Васильевича (1530−1584), прозванного за свирепый нрав Грозным. Однако шутовство никоим образом не ассоциируется с жестокостями. Зародившееся в языческие времена и восходившее к грубо-развлекательной культуре трикстеров, оно возникает еще в искусстве синкретизма, где скоморох соединял в себе певца, музыканта, мима, танцора, клоуна, импровизатора. В русской народной культуре оно, по-видимому, укореняется еще в дописьменный период и уже в XI веке фиксируется в летописях. Неразрывно связанные с фольклором, скоморохи, объединившись в ватаги, странствовали по всей Древней Руси, потешая народ своим метким острым словцом, разудалыми песнями и зажигательными плясками. А потому Грозного если и можно назвать шутом и скоморохом, как его иногда аттестовали, то скоморохом особым, кровавым, ибо царь этот отличался остроумием изувера, черным юмором и адской насмешливостью, которые привносил в свои многочисленные казни, до которых был столь охоч. Где же берет свое начало его воистину инквизиторское шутовство?

Обратимся же ко времени, когда Иван был малолетним и прозвание «Грозный» еще не пристало к нему. В четыре года он лишился отца, великого князя Василия III Ивановича, в восемь потерял мать, Елену Глинскую. Соперничавшие за власть бояре не слишком церемонились с юным великим князем. «Люди из враждующих группировок, – отмечает историк В.Б. Кобрин, – врывались во дворец, избивали, арестовывали, убивали, не обращая внимания на просьбы малолетнего государя пощадить того или иного боярина». Иван жаловался впоследствии, что в малолетстве с ним обращались, как с убогим, ни в чем воли не давали, издевались, заставляли делать тяжелую работу, а подчас даже забывали накормить. Особенно врезалось в память Ивану, как однажды боярин Шуйский вальяжно развалился в государевой спальне, положив ноги на постель покойного отца.

Об Иване вспоминали только тогда, когда на Русь прибывали иностранные послы. Его облачали тогда в роскошные одежды, окружали пышностью, притворно выказывая смирение и раболепство. А по окончании церемонии поведение придворных разительно менялось. Небрежение бояр было для Ивана тем обиднее, что с младых ногтей он с помощью благоволившего к нему митрополита Макария постиг Божественную природу царской власти, ибо сказано в Писании: «…нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены».

Со временем бояре стали втягивать Ивана в свои далеко не шуточные распри, заставляя принять ту или иную сторону. «В обстановке подслушивания и подглядывания, частых отравлений, – говорит французский писатель и сторик А. Труайя, – Иван начинает воспринимать жизнь, как хищный зверек, который учится преследовать свою жертву и наслаждается ее страданиями».

Освободившись от опеки бояр, великий князь сразу предался диким потехам и играм, которых его лишали в детстве. Он отчаянно безобразничал – тешился жестокими забавами. Сохранились свидетельства о том, что двенадцатилетний Иван забирался на островерхие терема и сталкивал со «стремнин высоких» кошек и собак, с наслажднием наблюдая за их конвульсиями. Он выдергивал перья птицам, ножом вспарывал им брюшко, услаждая себя каждой новой стадией агонии. По словам В.О. Ключевского, «жалобный визг удовлетворяет живущую в нем темную жажду мщения, как если бы он предавал смерти ненавистных бояр». Подобное «озорство» державного отрока надлежит рассматривать как ученичество, как первую репетицию будущего тотального террора.