Время сонное зимы замедляет тихий бег;
неподвижные дымы приморожены к трубе.
Солнце мне заходит в тыл – солнце не перехитришь.
Любопытные коты на дорогу смотрят с крыш.
Проезжает самосвал – у шофёра сто забот,
а меня никто не звал и никто нигде не ждёт.
Никакой еще беды, жизнь не в тягость, как шинель,
и прозрачна, словно дым,
ждущий ветра в вышине
* * *
Примёрзла к веткам белая луна,
они напоминали стаю змей.
Я их очнуться тщетно заклинал,
на самодельной дудочке своей.
И мой порыв со временем угас,
он был холодный – так горит эфир.
И отравлял зимы прозрачный газ
и снега розовеющий зефир.
И я не в силах был понять никак,
зачем воронам бреющий полет.
И был мумифицированный карк
мне голосом, что к гибели ведёт.
Пустынная, простынная страна
в напудренном вельможном парике,
ты чересчур ко мне была строга —
учителка с указкою в руке.
Напрасно в этот я попал район —
он превратился в ледяной скелет.
Не отыскать здесь правду всех времён —
единственную правду на Земле.
Она – лишь сон. Я тоже стану сном.
Ну а во сне мне правда на фига?
Она одна. Она дрожит огнём
потерянного напрочь очага.
* * *
Я прерву свою жизнь никакую
и опять улечу в никуда.
Я – как первый скворец. Я рискую:
ещё могут придти холода.
Но я жалобы не проскворечу —
я судьбе своей верен по гроб,
и она мне несётся навстречу,
и мы встретимся с нею лоб в лоб.
Скажут после: свернул бы направо,
не обрел бы могилу и крест…
Ну, какая тут невидаль, право?
Так, обычный дорожный наезд.
* * *
Взгляни: раскрылись у воды
на уровне с травой
герани белые цветы,
герани луговой.
В глазах у них застыл испуг,