Читать Все наши вчера

Шрифт

Интервал

* * *

Посвящается моей маме.
И моей Марине.

Бесчисленные «завтра», «завтра», «завтра»
Крадутся мелким шагом, день за днем,
К последней букве вписанного срока;
И все «вчера» безумцам освещали
Путь к пыльной смерти.
Уильям Шекспир, «Макбет»
(перевод М. Лозинского)

Один

ЭМ

Я смотрела на сливное отверстие посреди цементного пола. Это было первое, что я увидела, оказавшись запертой в камере, и с тех пор почти не отводила от него взгляда.

Сперва я просто упрямилась и так волочила ноги в выданных мне тюремных тапках, что им пришлось тащить меня по коридору за руки. Но увидев этот сток, я закричала. Он все рос и рос, пока не заслонил собою маленькую камеру из шлакоблоков. Я стала пинать державших меня мужчин, пытаясь вырваться из их железной хватки. При мысли о том, зачем в этой камере сливное отверстие, в голову лезли кошмары.

Никаких выдуманных мною ужасов не случилось – во всяком случае, пока что, – но дыра в полу по-прежнему приковывала к себе мое внимание. Мой взгляд снова и снова возвращался к ней, словно к путеводной звезде. Даже теперь, лёжа на узкой койке у стены, я смотрела на это отверстие, как будто еще чего-то не знала о нем. Пять с половиной дюймов в ширину, тридцать две дырочки и углубление размером с пятицентовую монету в центре.

– Чем занимаешься? – донесся из вентиляционного отверстия негромкий знакомый голос.

– Пеку пирог.

Он рассмеялся, и этот смех заставил меня улыбнуться. Я немного удивилась тому, что мышцы лица еще помнят это движение.

– Опять смотришь на слив?

Я промолчала.

– Эм, пожалуйста, – сказал он. – Ты так просто свихнёшься.

Но у меня на уме было кое-что другое.

Сегодня я собиралась наконец-то раскрыть все тайны этого стока.

Чуть позже я услышала приближающиеся шаги. Тут трудно было судить о времени, ведь нигде не было ни часов, ни окон, ни какого-либо движения, способного рассечь на части бесконечное течение секунд. Всё, почему я могла ориентироваться, – разговоры с парнем из соседней камеры да нарастание и утоление голода.

От звука топающих по цементу ботинок мой желудок заурчал. Этот звук был словно звонок для собаки Павлова. Наверное, настало время обеда.

Тяжелая металлическая дверь отъехала в сторону настолько, чтобы пропустить Кесслера, стражника с лицом, напоминающим о затушенном, но все еще тлеющем костре. Большинству стражников было наплевать на меня, а вот Кесслер меня действительно ненавидел. Кажется, он негодовал, что его заставили приходить ко мне, приносить еду и чистую смену простой синей одежды, в которую меня тут облачили. Это вызывало у меня улыбку. Если бы он только знал, к чему я была привычна до того, как мой мир рассыпался, словно сгнивший изнутри дом!

Кесслер протянул мне поднос с обедом, и я поспешила выхватить еду у него из рук. Если я оказывалась недостаточно проворна, он с грохотом ронял его на пол, и еда разлеталась во все стороны. Необходимость бороться за подачки Кесслера бесила меня, но на этот раз мне не терпелось заполучить свой обед. Нет, не коричневую водянистую еду на подносе, конечно же.

Прилагающийся к ней столовый нож.

Кесслер бросил на меня насмешливый взгляд, и двери камеры снова захлопнулись. Как только он ушел, я схватила с подноса ложку и вилку и принялась их изучать. Ножа не было. Его никогда не бывало. Водянистое мясо не нуждалось в разрезании, а они, возможно, боялись, что я совершу дерзкую попытку побега, воспользовавшись тупой пластиковой утварью и угрожая ею мужчинам с автоматами за стенами моей камеры.