Она смотрела на меня сквозь стекло, забрызганное дождем, смотрела грустным, туманным взором. То ли слезинка, то ли капелька дождя блестела на ее щеке. Потом она повернулась и пошла, остановилась, обернулась, последний раз взглянула на меня, и навсегда растаяла в тумане осенней ночи. Она была одета в красное платье с отложным воротником, на шее белый шарф, на голове красная шляпа.
Я проснулся. Видимо, это был сон. Странный, нелепый сон. Но женщина в красном казалась мне удивительно знакомой. Где-то, когда-то я уже встречал ее, или видел во сне, или в кино, или в какой-то другой жизни. Я встал, подошел к окну. Шел дождь, мелкий холодный дождь. Ветер бил по стеклу, раскачивая одинокий фонарь на столбе. «Куда же она пошла, в легком летнем платье в такую погоду?» – подумал я. Бред. Посмотрел на часы, —десять минут пятого. «Ладно, все равно пора вставать». Я поставил чайник, приготовил кофе и стал собираться на аэродром.
Мне предстояло на тяжелом транспортном самолете, предназначенном для перевозки военной техники и десанта, вывозить семьи военнослужащих с территории, которая когда-то считалась своей. Армия уходила. Уходила с дальних рубежей нашей, некогда могучей Родины. Армия, не побежденная в войне, не проигравшая сражение, но преданная дипломатами, политиками и бывшим руководством бывшей страны, отступала. Отступала, бросая военное имущество, технику и вооружение, личные вещи офицеров и членов их семей. Брали только самое необходимое. Уходили, чтобы потом, вместе с семьями, долгие месяцы жить в холодных армейских палатках посреди полей. Страна, растеряв часть территорий, просто не знала, что делать с людьми, которые когда-то давали присягу защищать эти территории до последней капли крови. Теперь они просто стали не нужны ни стране, ни армии, ни народу. Те, с кем еще недавно мирно жили по соседству, помогая друг другу, с кем не раз делили пищу и кров, чьи отца и деды вместе с нашими отцами и дедами в одних окопах воевали в Отечественную войну, теперь толпами бродили вокруг военных городков и кричали: «Русские, убирайтесь домой!»
Аэродром просыпался после тревожной, неспокойной ночи. Шел дождь. Капли его возникали из тьмы и, на мгновение блеснув в свете прожекторов, снова исчезали во тьме, чтобы упав на бетон, вскрикнуть и умереть. И этот крик умирающих капель сливался в сплошной непрерывный гул. Но вот, сквозь шум дождя донеслось ворчание мотора топливозаправщика. Рассекая фарами тьму, он медленно пополз по мокрому бетону в сторону стоянок. Прикрываясь от дождя воротниками курток, к самолетам шли люди. Раздавались голоса, звуки команд и рев моторов аэродромной техники. Потом все это: и шум дождя, и голоса людей, и звуки моторов – потонуло в гуле запускающихся двигателей самолетов.
Есть особая прелесть в суете просыпающегося аэродрома, несравнимая ни с чем, разве что, с пробуждающимся морским портом. Но сегодня все казалось мрачным и унылым. Низкие осенние облака, мелкий дождь, пронизывающий сырой ветер усиливали чувство безысходности и осознание собственного бессилия, беспомощности. Земля, которую мы должны были защищать, нас отвергла. Небо, наша стихия, нас не пускало. Оно заволокло аэродром тяжелыми тучами, занавесило горизонт косыми дождями и, казалось, рассвет никогда не наступит.