⇚ На страницу книги

Читать Метроном

Шрифт
Интервал

«Да, я буду писать о бабочках и цветах…»

так ведь меня могут спутать с теми, кто пишет о розах и бабочках…

высказывание в сети
Да, я буду писать о бабочках и цветах,
Всем смертям и войнам назло – обязательно буду,
Потому что мне не пройти через боль и страх,
Если не пронесу их в себе повсюду.
Да, я буду писать о них, потому что они – хрупки,
Потому, что их мужество много больше, чем наше…
Лёгкие крылышки, тонкие лепестки —
Целый мир, что мудрее людей и старше.
Буду писать, потому что без нас без всех
Жизнь обойдётся, а вот без них – едва ли.
Попросту треснут, расколются, как орех,
Планы, амбиции, прочие «трали-вали».
Потому, что когда не станет «своих» и «чужих»,
И сквозь горький стыд и недоуменье
Мы возвратимся, то снова увидим их.
И разглядим вечность внутри мгновенья.

Гдов

Жизнь в городке замирает около трёх:
Заперты церковь, столовая, магазин,
Пусто на станции – ни поездов, ни дрезин,
Сухо в стручках пощёлкивает горох
У переезда, заброшенного так давно,
Что даже шпалы замшели, как будто пни.
В крепости козы уже не пасутся, но
Просто лежат в дремотно-густой тени.
Только в низине поблёскивает река,
И осыпается медленный пыльный зной
Между нездешним ужасом борщевика
И лопухов беспамятностью земной.
Только кузнечик, звоном наполнив слух,
К детству уводит от горечи и тревог,
Да над садами яблочный чистый дух
Напоминает, что где-то ещё есть Бог.

«Семь раз отрежь, один – отмерь…»

Семь раз отрежь, один – отмерь,
И нищету прими.
Чем оправдаешься теперь
Пред Богом и людьми?
За пустоту, за суету,
Словесный сор и прах,
Мучительную немоту
И неизбытый страх —
Глухой и тёмный, как сорняк,
За долгий сон души.
…Лишь на столе слепой сквозняк
Бумагами шуршит.
Лишь в глубине двора – шаги,
И призрачная дверь
То грохнет выстрелом: «Беги!»,
То тихо скрипнет: «Верь!».

«Едва очнёшься, а уже – зима…»

Едва очнёшься, а уже – зима:
Бесснежный холод, как заточка, острый
Покалывает вмёрзший в реку остров,
И ангелов, и тёмные дома.
Морозный ветер обрывает сны,
Грохочет жестью, лязгает засовом.
Имперские орлы, химеры, совы
Так беззащитны и обнажены.
И ты на остановке поутру
Торчишь мишенью чёткой и печальной,
Автобуса, как милости случайной,
Ждёшь – не дождёшься, куришь на ветру.
И жизнь, того гляди, перетечёт
В увядших листьев шорох невесомый,
В поспешные шаги и метронома
Размеренно-неумолимый счёт.

Диалог в пути

– Воруют, – ответил Карамзин…

С. Д. Довлатов «Чемодан»
– Держитесь, сударь! Снова – ямы.
– Да…
Лошадкам бы не покалечить ноги…
– Вы, сударь, понимаете – дороги…
Они у нас такие, как всегда.
– Желаете ль понюшку табака?
– Спасибо, но теперь не в моде это.
Мы нынче, сударь, курим сигареты.
А вы здоровы будьте – на века.
– Ну, как в России? Всё воруют?
– Да.
Чиновники раздулись, будто жабы.
– Всё та же наша древняя беда…
– Но несопоставимые масштабы:
Воруют страстно, яростно. Стыда
Не знают вовсе. Что ни говори там,
Все давешние воры-фавориты
Пред этими – ну просто ерунда!
– А что ж закон?
– И, сударь мой! Закон!
Вы знаете и сами: он – что дышло.
Как повернёшь – вот так оно и вышло…
Одни слова, словесный шум и звон.
– Мужик-то не бунтует ли?
– Народ
Притих – больной, обманутый и нищий.
Он эту землю так залил кровищей,
Что пахари у нас наперечёт.
– Ну, бабы ведь – рожают. Говорят,
Царь Пётр однажды, всё-таки, заплакал
Читать дальше