Читать Символ веры

Отпустив полицмейстера и начальника жандармского управления, томский губернатор Азанчеев-Азанчевский раздраженно подошел к балконной двери.

Дверь была высокая, узкая. Сквозь двойное стекло просматривались размытые морозным туманом кресты на пятиглавом Троицком соборе. И снег. Везде белый, даже тенями не тронутый снег.

Губернатор зябко повел плечом.

Если верить телеграмме, полученной из Петербурга, а не верить ей он никак не мог, в столице снег сейчас залит кровью, а дворники и городовые свозят сейчас окровавленный снег к прорубям, а кто-то уже умудрился разгон антиправительственной демонстрации назвать Кровавым воскресеньем.

Смутьяны и плебеи – причина крови. Большой крови! – тут нечего отрицать. Но он, губернатор, не потерпит ничего такого во вверенном его руководству городе. Никаких кровавых воскресений, никакой смуты! Любое волнение следует задавить прямо в зародыше! Только такие действия и идут во благо народу, чтобы там ни утверждали народившиеся повсюду социалисты.

Вернувшись к рабочему столу, губернатор опустился в кресло и наугад раскрыл страницы Сибирского торгово-промышленного календаря на новый, 1905 год. На глаза попался прогноз: «Зима – чрезмерно жестокая и в конце великие морозы; во весь год везде на хлеб дороговизна, почему и жалкое состояние простого народа; в июле и августе спадает несколько цена на хлеб; овес во весь год дорог. Весна – холодная и вредная земным плодам. Лето – ветреное и чрезмерно дождливое. Осень – сырая с переменным ветром».

«Жалкое состояние простого народа»… Губернатор поморщился. Еще более жалким, чем жестокие зимы, его делают игры социалистов, не гнушающихся ничем, даже прямым преступлением.

Он перевернул страницу календаря.

«Января 1-го жестокие морозы, днем ветрено, 10-го мороз, до 18-го переменная погода, ветры с морозом и снегу довольно…»

Стояло 10 января.

И было морозно.

Губернатор с досадой захлопнул календарь.

Вошел младший чиновник для особых поручений.

– Ваше превосходительство, – сказал он негромко. – Просят принять профессор университета Малиновский, отставной сотник Потанин и присяжный поверенный Вологодский.

Чиновник почтительно уставился на губернатора бесцветными выпуклыми глазами.

– Просите, – разрешил губернатор.

И сдержанно кивнул визитерам:

– Присаживайтесь, господа.

Чиновник бесшумно выскользнул из кабинета, а губернатор, нахмурившись, глянул на посетителей.

– До меня дошло, господа, что 12 января сего года вашими усилиями предполагается банкет по случаю 150-летия Императорского Московского университета. Верно ли это?

Губернатор смотрел на присяжного поверенного Вологодского, но вместо него ответил отставной сотник Потанин.

– Именно так, ваше превосходительство. Интеллигенция Томска решила отметить это событие, ведь оно касается и Сибири. Многочисленные выпускники данного университета достойно трудятся на благо просвещения Сибири. Это стоит внимания, ваше превосходительство.

Губернатор хмуро рассматривал Потанина.

Отставной сотник… Почему-то люди склонны замечать в человеке только одну сторону. Ему, губернатору, говоря о Потанине, не раз напоминали: с детства раннего привержен знаниям, еще в отрочестве собирался уйти в Петербург, хотя бы как Ломоносов, пешком, удивить столицу азямом и лаптями. Да, конечно, губернатор не отрицал, своего Потанин добился: попал в Петербургский университет, путешествовал по Заилийскому Алатау, участвовал в закладке города Верного, обследовал Центральную и Северо-Западную Монголию, Северный Китай, Восточный Тибет, Большой Хинган, издал массу трудов, посвященных разнообразным научным дисциплинам, но для него, губернатора, Потанин – всего лишь отставной сотник, ибо неумерен в желаниях, вредоносен во взглядах. Напрасно забывают, что тот же исследователь Потанин, подающийся часто как звезда сибирской науки, дружил с апостолом разрушения, Бакуниным, и угодил в тюрьму по делу сибирских сепаратистов. Отставной сотник не только открывал новые земли и описывал далекие путешествия. Находясь в Свеабургской крепости, он бил молотком щебень, возил таратайки с камнем, колол лед, пилил дрова, был и собакобоем и дровораздователем, и огородником, а затем, для окончательного успокоения, был выслан в Никольск и в Тотьму Вологодской губернии. Его домик на Почтамптской улице, здесь, в Томске, всегда открыт самым разным людям, есть подозрение, далеко не всегда благонадежным.