Рисунок Karego на фест «Миры из материала заказчика»
Сестрёнку Тимон нашёл в лесу.
То есть тогда он ещё не знал, что это странное, зарёванное существо станет ему сестрёнкой. А когда углядел под спутанной гривой остренькие собачьи ушки – вообще заподозрил, что не человек перед ним, а нежить. Да ведь нежить Жертвой быть не может, а у этого лохматого недоразумения ручонки жёлтой лентой перевиты, только она её так изгваздать успела, что не сразу и разглядишь. После уже спросил про венок – оказалось, был, да ещё ночью потерялся. Ночью, понятно? А всякому известно: коли Жертва ночью в лесу уцелела, так значит, само Солнышко Светлое ей жизнь назначило, и воле его противиться – грех великий. А оставить в лесу этакое чудо – всё одно, что убить, хоть бы благословение солнечное её от зверей и хранило. Это взрослого лес прокормит, а малявка от силы пяти лет от роду разве что ягод набрать сумеет, на которых долго не проживёшь. Так что коли тропа лесная её навстречу Тимону вывела – ему о ней и заботиться, и ничего тут не поделаешь. Ну и ладно, он, как-никак, уже почти взрослый, десятую весну на свете живёт, да и дед, хоть и ворчит вечно, что в землю пора, зато такого огорода, как у него, на три деревни не сыщешь. Прокормят малявку, много ли ей надо-то?
Дед обычаи лучше Тимона знал – только вздохнул тяжело, а говорить ничего не стал. А на Тимоновы сомнения хмыкнул, да велел найдёнку за стол сажать, кашей потчевать. А в кашу масло земносолнышкового накапал, да для надёжности ещё и лепестков сушёных добавил. Всяк ведь знает: у нежити лесной тьма в крови, а цветок этот – отражение солнышка на земле, нежить к нему и близко подойти не смеет, не зря его вдоль ограды деревенской сажают.
Малявка изголодаться успела знатно, вмиг хныкать перестала и на кашу набросилась. Тимон и оглянуться не успел, как всю миску смела, куда только и влезло? Лепестков, видать, и вовсе не заметила. Так Тимон после всем и говорил – никакая она не нежить, коли земносолнышка не боится, а уши мало ли какие бывают, уж лучше такие, чем лопухи веснушчатые, как у Риманова Ларьки. А чем к чужим ушам цепляться, на своё пузо посмотри, круглей, чем у светомыши, только с того хоть свет идёт, а с твоего – одно бурчание…
Нет, сперва-то он и сам на найдёнку злился, что вечно хнычет, мамку поминает, делать ничего толком не умеет, и вообще, в хозяйстве человек никчемушный. Но то сам. Впрочем, взрослые быстро устали языками трепать, а скорую на дразнилки малышню и подзатыльником поучить не грех. На свою как хочу, так и ворчу, а чужим нечего, вот!
И сам не заметил, как к «свою» стал «сестрёнку» добавлять.
Имя да название родной деревни у малышки и спрашивать не стали. Жертва, даже если жива осталась, для прошлой жизни умерла. Хотели Солнцедарой назвать, да не прижилось, больно уж не шло звонкое имя к несуразному этому, вечно растрёпанному существу с диковатым взглядом. Звали то Дарёнкой, то Найдой, деду первое больше нравилось, Тимону – второе, а она на оба имени откликалась. Так с двумя и жила.
Росла Дарёнка на удивление быстро, за четыре года обогнав всех ровесников, а может, старше была, а маленькая с бескормицы. У деда-то с Тимоном голодать, слава Солнышку, не приходилось, а уж ей они и вовсе лучший кусок завсегда подкладывали. Вот и выправилась.